Свадьбы

Мира Яковлевна быстро написала на чистом листе бумаги все, что следовало написать, и Степанида Сидоровна слабой рукой, так что все буквы пошли враскос, подписала бумагу.

Ровно еще через несколько минут, распорядившись предварительно, чтоб Степаниду Сидоровну везли в операционную, но не в ту, где работал сейчас Пирей, а в более просторную, где стоял аппарат «сердце-легкое», Тарас Тарасович вошел к себе в кабинет, проворная санитарка, голубоглазая Настенька, неделю назад поступившая к ним на работу, внесла ему два стакана крепко заваренного чаю. В это время в кабинет разом вошли запыхавшиеся и еще заспанные хирурги — пожилой Слепня, с блеском делавший операции на легких, и хирург Груздь, тоже пожилой, отличный реаниматор, спасший немало людей, у которых наступила клиническая смерть.

Узнав от Тараса Тарасовича суть дела, оба они удивились и поразились не меньше, чем его коллеги по больнице.

— Позвольте, но это… то есть, я даже не придумаю, что сказать!.. — оправившись от первого шока, басом прогудел Слепня. — Подобное… то есть, нечто такое… почти из области фантастики!

— Как вам пришло в голову, Тарас Тарасович? — сказал в свою очередь Груздь, после того как оправился от шока. — Ведь… ведь ваша больная Перебейкопыто элементарно не подготовлена к операции. Подобных больных готовят месяцами… Ну, неделями, на худой конец…

— Коллеги, — сказал им Тарас Тарасович, допив свой чай вприкуску с колотым рафинадом. — У меня нет не только месяца, нет даже дня для такой подготовки. Завтра, в крайнем случае послезавтра мне уже некого будет готовить, а сердце стрелочницы я не могу сберечь, ибо не располагаю средствами для консервации. Речь идет только о прямой пересадке: взяли — пересадили! Вас я призвал, рассчитывая на вашу братскую помощь. Но если… если вы отказываетесь… Что ж, принудить вас я не волен. А жаль, крайне жаль…

— Да нет же! В принципе пока я не сказал ни «да», ни «нет», — прогудел басом Слепня. — Позвольте хотя бы обдумать… И потом… Как же несовместимость тканей?..

— Я все беру на себя! — твердо заверил его Тарас Тарасович.

— Нет, нет!.. Лично мне тоже необходимо собраться с мыслями, — сказал Груздь. — Ведь речь идет не о том, чтобы вывести человека из состояния кома[1]. Все гораздо сложнее…

— Коллеги, — ответил им Тарас Тарасович. — У нас нет времени на размышления. Слышите?.. — Он указал на книжную полку, где стоял миниатюрный будильничек. Будильничек в это время зашипел точно так же, как дома у Тараса Тарасовича шипели стенные часы, и стал отбивать мелодичные кошачьи удары. — Вы слышали три удара. Ровно через несколько минут я начну вскрывать грудную клетку больной Перебейкопыто. Иного выхода у меня нет. Прошу извинить, что обеспокоил вас. Что ж, постараюсь обойтись своей гвардией… Спокойной ночи, — заключил он и направился к двери.

— Я согласен! — выдохнул хирург Слепня.

— Я тоже! — решительно сказал хирург Груздь.

— Очень рад. — Тарас Тарасович благодарно наклонил голову и открыл дверь в коридор.

Когда входили в просторную операционную, где уже все было готово: на столе лежала усыпленная наркозом Степанида Сидоровна и работал аппарат «сердце-легкое», Тараса Тарасовича вновь со страшной силой полоснул по нервам острый скрип двери.

— Мерзавец! — зло сказал Тарас Тарасович, адресуясь к бездельнику завхозу. И, вспомнив, что видел его вечером под ручку с женой, добавил: — Гуляка чертов!

Все обернулись к нему, стараясь понять, кого из них он имеет в виду и чем он рассержен, а хирург Слепня и хирург Груздь выразительно переглянулись, показав друг другу глазами, что такое начало операции им не по душе. Но и во время операции протяжно-нудное скрипенье двери отвлекало и раздражало Тараса Тарасовича. В конце концов, когда выходившая из операционной Мира Яковлевна вновь вернулась к столу, он не выдержал и гневно крикнул ей:

— Прекратите туда-сюда шлендать! Кто вышел — запрещаю возвращаться! Иначе — все вон!..