Свадьбы

И вот пришло окончательное выздоровление. Степанида Сидоровна Перебейкопыто покинула больницу. Она смиренно благодарила Тараса Тарасовича за спасение, даже всплакнула от избытка чувств тихой слезой, и все твердила, твердила ему ласковым шепотом:

— Спасибо, миленький, спасибо вам… Век не забуду… По-соседски вы со мной обошлись… Век не забуду…

В тот же день Тарас Тарасович, чувствуя, что совсем изнемог и что ему необходимо отдохнуть, взял отпуск в своей больнице и прямо из больницы, не заходя домой, куда совсем отвык ходить, сел на автобус и покатил в колхоз к жене.

Он провел в колхозе немало дней и все эти дни добровольно помогал горожанам, шефствующим над колхозом, убирать на поле лен, окучивать картошку и полоть свеклу. Они вставали с женой на зорьке, пили у хозяйки парное молоко и сырые яйца, брели по росной траве в поля, выдергивали руками из спекшейся земли золотистый лен, вязали золотые снопы, бросали их в кузов машин, обедали на поле любимым гороховым супом, купались вечером в теплой илистой речушке, поросшей по берегу рясными вербами, снова пили на ночь парное молоко, заваливались спать на хозяйском сеновале, и все это было неизмеримо прекрасно. Тарас Тарасович целиком отрешился от больничных забот, операций, обходов, диагнозов, жалоб, слез, сетований и так далее и так далее и чувствовал себя вольной пташкой, живущей без заботы и труда, ибо труд, которым он теперь занимался, не был ему в тягость и доставлял лишь удовольствие.

Но вдруг жена сказала, что ему нужно съездить на денек домой: возможно, пришли письма от сына, возможно, Жорж сам приехал и ждет их дома, не зная, когда они появятся и где их искать. Тарас Тарасович охотно согласился, потому что, кроме этих дел, которые он считал в общем-то мелкими, у него было дело куда важнее: узнать, как чувствует себя Степанида Сидоровна Перебейкопыто. Тряхнув стариной, он отправился в город на попутке, как делал это в студенческие годы, когда его финансы «пели романсы» и когда тратиться на поездки из института домой на поезда и автобусы считалось непозволительной роскошью.

По мере того как, сидя на мешках с цементом в тряском кузове, он приближался к городу, его тревога о здоровье Степаниды Сидоровны возрастала, а вместе с этим усиливалось и сознание собственной вины перед Степанидой Сидоровной. Какой же он негодяй, думал он, если, сделав одну из самых трудных в мире операций, он на целую неделю, а может, и на целый месяц забыл о Степаниде Сидоровне! Правда, она по-прежнему оставалась под наблюдением Слепня, Груздя и Миры Яковлевны, но сам-то он, сам!..

Въехав в город, грузовик свернул на узкую улочку, в конце которой находилась небольшая мебельная фабрика. Тарас Тарасович застучал в кабину, желая высадиться раньше, но шофер не услышал или не захотел услышать и довез его до самой фабрики. Выбравшись из кузова, Тарас Тарасович отряхнул от цементной пыли безобразно измявшиеся брюки и пиджак. Он подумал, что в таких брюках и в таком пиджаке, испачканных сухим цементом, ему неловко показываться на центральной площади. Но делать было нечего, так как путь его к дому лежал только через центральную площадь. К счастью, уже занимались сумерки и это несколько успокаивало его: авось в сумерках его одеяние будет не так заметно.

Вечер снова был субботний. В скверике, возле танцплощадки, собиралась молодежь: на скамейках сидели, а по дорожкам гуляли парочки. Но фонари еще не зажглись, и в вечерней полутьме никто не обращал на Тараса Тарасовича внимания. Но как только он вышел на площадь, на столбах ярко вспыхнули лампочки, осветив гуляющую публику. И опять ему первым на глаза попался милиционер Верба, расхаживавший возле пустой цистерны «Квас». Тарас Тарасович поздоровался с ним, сгорая от неловкости за свой негожий вид, но Верба почему-то не ответил, а, прощупав его с ног до головы глазами, осуждающе хмыкнул и покачал головой, как бы говоря: «Смотрите, товарищ хирург, дело кончится плохо!..» Но больше никого из знакомых он, слава богу, не встретил: ни за углом универмага, ни на подходе к ресторану с неофициальным названием «Женские слезы», ни у фонтана, бьющего изо рта и ноздрей жабы и окружавших ее жабенят, хотя прогуливающейся публики было предостаточно.

На параллельной улице, на улице Тараса Тарасовича, гуляющих пар не было. Но детвора еще не угомонилась и не бросила своих поздних игр. В темноте мимо Тараса Тарасовича с гиканьем промчалась ватага мальцов, неизвестно куда и зачем бегущих. Другая ватага мальчишек буцала посреди улицы в футбол прямо напротив дома Петра Петровича Максименко, так как здесь горел фонарь и босоногие футболисты могли видеть мяч.

Тарас Тарасович подошел к своей калитке, взялся за ручку и вдруг отскочил в сторону и прижался к забору, так испугал его давно забытый голос Степаниды Сидоровны Перебейкопыто.