Свадьбы

В остальном же операция шла превосходно. Никакой усталости Тарас Тарасович не чувствовал, даже напряжения особого не испытывал. Когда он долго стоял у стола, Слепня сменял его, затем он сменял Слепню. Ассистировал им Груздь, потом к нему подключился освободившийся Пирей, не пожелавший отдыхать, закончив свое дело в соседней операционной. Как никогда, Тарас Тарасович оперировал с великим вдохновением. И все работали с вдохновением: одни у стола, другие — за сложными аппаратами. Тарас Тарасович держал в своих руках отсеченное сердце, вынутое из груди Степаниды Сидоровны Перебейкопыто. Оно было дряблое, вымочаленное и непомерно расширенное, то есть деформированное. Оно вконец сработалось и не желало больше перегонять кровь по телу крикливой Степаниды Сидоровны и служить ее вредному характеру. И другое сердце держал он в руках — упругое, мускулистое, готовое к длительной и выносливой работе. И это сердце, эту чудесную машину жизни он с наслаждением, задыхаясь и обливаясь счастливым потом, который то и дело промокала салфетками с его лба и щек, потому что руки у него были заняты, сестра Анечка, тоже из новеньких, — это сердце он вложил в разъятую грудь Степаниды Сидоровны, и начался самый ответственный этап операции: сшивание сосудов.

Когда все кончилось, Тарас Тарасович кое-как доплелся до своего кабинета и в изнеможении повалился на диван. Шустренькая голубоглазая санитарка Настенька проворно внесла два стакана чая и колотый рафинад в домашней сахарнице, но он устало махнул рукой: какой там чай сейчас!..

Был уже полдень. Тарас Тарасович определил это по желтому солнечному квадрату, лежавшему на крашеном полу у дивана. Этот квадрат всегда появлялся на полу к полудню. А потом и будильничек, зашипев точь-в-точь так, как шипели дома стенные часы, начал тоненько отбивать удары. Вялый, уставший мозг Тараса Тарасовича машинально сосчитал удары: десять и… кажется, два. Тарас Тарасович накрыл лицо газетой со статьей «Сын приехал к отцу», чтоб солнце не било в глаза. И прежде чем отдаться сну, успел подумать, что операция длилась восемь часов и ровно несколько минут.

Неделю или две, во всяком случае очень долго, Тарас Тарасович безвыходно находился в больнице. По десять раз на день заходил в палату (совершенно стерильную!), где сперва лежала, а потом уж и сидела на койке Степанида Сидоровна Перебейкопыто. Пока все шло отлично: Степанида Сидоровна уже улыбалась ему, прикладывала руку к сердцу, показывая (ей строго-настрого запрещалось говорить), как она благодарна Тарасу Тарасовичу, и всякими жестами объясняла, что довольна своим новым сердцем. Разговаривать ей запретил сам Тарас Тарасович, он же приказал тем немногим, кто имел доступ в палату, обращаться к Степаниде Сидоровне только шепотом, и постоянно внушал ей, что ей самой разговаривать ни в коем разе нельзя, ибо это повредит приживлению чужого сердца. Хирурги Слепня и Груздь, тоже имевшие доступ в палату, так как они на равных с Тарасом Тарасовичем участвовали в операции, а стало быть на равных несли ответственность за состояние Степаниды Сидоровны, не соглашались с ним в этом вопросе и настаивали на том, чтобы Степаниде Сидоровне не запрещалось разговаривать. Но Тарас Тарасович истово держался своего. Больше всего он опасался, что, заговорив, Степанида Сидоровна по привычке перейдет на зычный крик, это участит ритм сердца, вызовет ненужное перенапряжение и может привести к нежелательным последствиям. Степанида Сидоровна с младенческой покорностью подчинялась ему, всему, что он от нее требовал, с величайшим послушанием выполняла сложные процедуры и вообще была кротка, как ангел небесный. Тарас Тарасович не мог нарадоваться на свою больную, и по мере того, как она выздоравливала, он все больше времени проводил в ее палате, сидя в своем стерильном одеянии у ее койки, и часами разговаривал с нею, по-прежнему строго требуя, чтоб она отвечала только жестами и мимикой и ни в коем случае не открывала рта.

Жена Тараса Тарасовича все еще находилась в подшефном колхозе на уборке льна, так что с домом его никто и ничто не связывало, и вскоре он совсем свыкся с житьем в больнице. Днем он делал обходы, иногда оперировал, но больше позволял оперировать Пирею, чему тот был очень рад, основное время просиживал подле Степаниды Сидоровны, спал на диване в своем кабинете, закрывая лицо газетой со статьей «Сын приехал к отцу», и ел ту же пищу, какой кормили больных: окорок домашнего копчения, любимый гороховый суп и чай вприкуску с колотым рафинадом…

С каждым днем он все больше убеждался, что нынешняя Степанида Сидоровна — это вовсе не прежняя Степанида Сидоровна. Она помолодела лицом, у нее разгладились морщины, седые волосы приобрели натуральный пепельный цвет, исчезла дряблость кожи. Главное же, у нее в корне изменился характер. Теперь-то Тарас Тарасович мог с уверенностью сказать, что угодившая под поезд станционная стрелочница была кротка по натуре, добра душой, молчалива и многотерпелива. И эти чудесные качества вместе с ее молодым сердцем переселились теперь в Степаниду Сидоровну.