Свадьбы

— Отец, что с тобой? — услышал он голос сына. — Я давно стою, смотрю на тебя и ничего не понимаю.

Тарас Тарасович подбежал к сыну, стоявшему с чемоданом под яблоней, стал трясти его за руку, хлопать по литым плечам и целовать в загорелые, шелушащиеся щеки. И говорил при этом:

— Ах, как славно, что ты приехал!.. Я жду не дождусь тебя!.. Отпуск прервал, из колхоза вчера от мамы вернулся!..

— Из какого колхоза? — удивился сын, настороженно взглядывая на него. — Что тут у вас случилось? Ты сейчас на лестнице прыгал и хохотал… Радость у тебя какая, что ли?..

— Конечно, сын, конечно! Я пересадку сердца Степаниде Сидоровне Перебейкопыто сделал, соседке нашей! — торжественно объявил Тарас Тарасович, указывая рукой на забор, где кудрявились вишни. — Тс-с-с!.. Это она! Слышишь, какой голос? А ведь обречена была!

— Петька! — кричала за забором Степанида Сидоровна. — Если по району поедешь, так чтоб по телефону меня звестил! Я тогда с обедом для тебя морочиться не буду, а яблоками на сушку займусь!..

— Это она ему последние распоряжения дает, — объяснил сыну Тарас Тарасович и снова захохотал. Потом обнял совершенно потерянного сына, подхватил его чемодан и повел в дом, говоря: — Пойдем, пойдем!.. Я тебе все подробно расскажу. Мы пересадили сердце за восемь часов и ровно несколько минут. Тебе это полезно знать как будущему медику…

Потом они уехали с Жоржем к матери и втроем дергали золотистый лен на полях подшефного колхоза. Потом повалил снег и все почему-то стало белым-бело, как зимой. Тогда они, кажется, вернулись домой, и Тарас Тарасович снова сидел в своем кабинете, где с кошачьим шипеньем били часы, и о чем-то разговаривал с молодым хирургом Пиреем. Кажется, они обсуждали предстоящую операцию… И, кажется, было что-то такое еще, еще-е-е…

Вот и все. А может быть, и не все? Быть может, читатель скажет:

— Что за чушь собачья! Да видано ли, чтоб не в Москве, не в Ленинграде, не в Киеве, а в каком-то захолустном городке обыкновенный хирург, в обыкновенной больнице — и такое?!

Но автор может торжественно поклясться, что не из каких-то там вторых или третьих, а доподлинно из первых уст, то есть от самого Тараса Тарасовича Редьки, слышал этот рассказ. А что в нем от правого, что от лукавого — за это уж один Тарас Тарасович в ответе. С него и спрос.

Одним словом, от нашего городка очень далеко до африканского города Кейптауна, где профессор Бернард впервые в мире… И все-таки, все-таки… Все-таки и мы не лыком шиты!

Вот теперь конец.

Два рассказа бабки Сороки

Устя Ефимовна Сорока на соседней улочке живет: вторая хата от угла, мелом побеленная. Вы эту хату еще по палисаднику узнаете. В нем такая славная береза белым стволом светит, что глаз не отвести. И еще ориентиры для опознания есть: соломенная крыша, доставшаяся хатке еще с дореволюционных времен. Теперь, на фоне шиферных и оцинкованных кровель, она выглядит довольно эффектно, являя собой не поддельную, а истинную старину. На этой крыше издавна вьют гнезда аисты, и частенько можно видеть, как под вечер, особенно на закатном солнце, белая птица часами неподвижно простаивает в гнезде на одной ноге, грациозная и статная, как мраморное изваяние. Присутствие горделивых аистов, приносящих, по преданью, счастье тем, у кого они селятся, опять-таки выгодно отличает хатку Усти Ефимовны от прочих домов с их однообразно-скучной паутиной антенн над трубами.

Следующим ориентиром является колонка на улице, обращенная краном на калитку Усти Ефимовны. Еще — заброшенный колодец, схваченный с боков красно-бурым забором, так что одна его половина принадлежит улице, а другая прячется во дворе. Трухлявое дерево колодца насквозь поросло зеленым мхом, а сам он навечно заколочен деревянной крышкой, — это для того, чтоб разбойники-мальчишки не бросали в него дохлых мышей и кошек или чтоб не угодил в него ненароком какой-нибудь не в меру подвыпивший ночной гуляка.

Иногда средь дня во дворе Усти Ефимовны пронзительно завизжит кабанчик, извещая тем самым, что он проголодался, а кабанчик этот, надобно сказать, чрезвычайно прожорлив и на него не напасешься. Часто, тоже среди дня, неистово закудахчет курица, спустя какое-то время тревожно заквохчет другая, а потом и третья, предупреждая тем самым, что она желает снестись. Что ни день на рассвете, в один и тот же час, петух голосисто извещает из сарая о приходе утра и призывает к немедленному пробуждению ближних соседей. И совсем уж часто, к тому же в неопределенное время, за забором звонко тявкает Жучка, маленькая собачонка неизвестной породы, с лохматой черной шерстью в завитушках, закрывающих ей глаза и нос. Жучка — крайне шкодливое существо. Прокравшись в палисадник, она на брюхе выползает на улицу, хватает исподтишка за ноги прохожих и опрометью кидается с радостным лаем во двор. А кроме того, Жучка ворует из гнезд куриные яйца и, заметая следы, пожирает их вместе со скорлупой, о чем ее хозяйка, Устя Ефимовна, совершенно не догадывается, а полагает, что ей просто не везет на кур-несушек.