Свалка

— Именно так. Я знаю, что ваш вирус полностью вывел из строя сеть mainframes, какими тогда пользовались.

— Просто шалость, — сказал Готтбаум, уже несколько запальчиво. — Вирус ничего не повредил, не потер ни одного файла, не исказил никаких данных!

Сеть вполне можно было восстановить и запустить снова, если бы несколько [?] не запаниковали.

— Эта ваша шалость сегодня называлась бы государственным преступлением, — заметил Бейли. — Но в те времена, наверное, на было законов, предусматривающих такие вещи. Что ж, пойдемте дальше. В 1985–м вы открыли собственное дело микрокомпьютеры — и стали миллионером.

Готтбаум выказывал не больше дружелюбия, чем прежде. Он сцепил перед собой на столе тонкие свои, длинные пальцы.

— Вы упустили, что несколько лет до этого я занимался интенсивными исследованиями, что позволило впоследствии выбить из игры всех конкурентов — как наших, так и японских; в остальном же все верно. Но к чему вы все это?

— А вот к чему. Вы росли в эпоху узаконенного беззакония. Люди нарушали тогда законы на каждом шагу и даже богатели в процессе нарушения. Сегодня, благодаря централизованному правительству и плановой экономике, обстановка контролируется, и алчность не правит обществом, как раньше, и никто не останется обойденным. Но для вас все это — из–за воспитания — лишь только большая, тупая бюрократия.

У Готтбаума дернулась щека. Губы его чуть заметно зашевелились, точно желая сказать что–то в ответ. Но, о чем бы он ни думал, он, видимо, решил держать свои мысли при себе.

— Я уж давно выучен, — сказал он, — не спорить на эти темы. Пустое сотрясение воздуха. — Тон его не допускал ни малейшей возможности возврата к теме.

Бейли был сбит с толку. Ведь было такое впечатление, что старик вот–вот начнет колоться!

— Это очень плохо, — сказал он.

Готтбаум встал.

— Вернемся же к делу. Минуту. — Он подошел к бежевому металлическому шкафчику — на новенькой полировке не было ни единой пылинки, точно его только что распаковали. — Вы знаете, что это?

Бейли прошел к нему.

— Похоже на Pollenz T — пять–двадцать.

— Совершенно верно. Внутри этой маленькой коробочки содержатся 32.768 сопроцессоров и 520 терабайт молекулярной памяти. А это — полквадриллиона adresses.

— Но я не вполне понимаю…

— Я как раз отвечаю на ваш второй вопрос, — с нетерпением сказал Готтбаум, точно это разумелось само собой.

— Понимаете ли, Уилсон, несмотря на все правила и весь протекционизм, у нас до сих пор каждые 15 лет появляется целое новое поколение компьютерной техники. Да и старая перестраивается. Gallium arsenide заменил кремний, и теперь на очереди квантовая электроника. И такого природа уже не может сделать. Природа — эволюционна и вынуждена жить со всеми своими ошибками. Однако мы всегда можем покончить с делом, чтобы начать его сначала. Мы можем быть революционными.

А на этот счет, вспомнил Бейли, в документации по «ЖС» уже что–то было.

— Вы говорили, однажды мы откроем настоящий искусственный разум — возможно, скопируем мозг. Именно это позволит нам претворять в жизнь революционные усовершенствования?

— Я говорил лишь, что мы сможем этого достигнуть.

Видите ли, Уилсон; те, кто занимается биологией, постоянно увязают в одном и том же старом дерьме. Они все [?] с base–pair sequences, вариациями на тему, но тема всегда одна — ДНК. Зато в физике мы можем изобрести любое дерьмо, какое только захотим. Раз смоделировав разум как сплетение битов, мы сможем расшифровать это сплетение, увеличить, трансформировать возможно, даже запрограммировать на самотрансформацию. Военные применения — просто удобный способ найти источник финансирования. Я говорю о том, что сможет изменить весь этот богом проклятый мир.

— Он слегка склонил голову, устремив немигающий взгляд на Бейли. — Вы, без сомнения, не можете не оценить возможностей.

Очевидно, это и было для Готтбаума целью жизни. Его горящие глаза почти гипнотизировали. У него, безусловно, было «присутствие силы». С виду, точь–в–точь пророк, желающий обратить Бейли в свою веру.

— Однако же, — сказал Бейли, решив проигнорировать интеллектуальную приманку, свободно висящую перед самым его носом, — проблема в следующем. Проект длится 30 лет и, согласно официальному заключению, еще ничего не смоделировал.

Готтбаум бессильно опустил руки по швам.

— Смоделирует. Если только его не свернут. И перестанут срезать фонды. — Он отвернулся. — Извините. У меня еще дела.

И Бейли осознал, что смотрит в спину старика, направляющегося к терминалу (на мониторе какой–то текст.).

— И это… все? что я смог выделить.

— Да, это все, на что я смог выделить время. — Готтбаум сел в кресло, положив клавиатуру к себе на колени.

— Но я надеялся на более удобный случай для беседы.

— В таком случае я, к сожалению, должен вас разочаровать.

— Я… обидел вас?

— Нет. Но если будете продолжать злоупотреблять моим гостеприимством, то безусловно обидите.

Бейли почувствовал, что удивление его уступает место обиде.

— Я полагал, вас интересует будущее проекта, — сказал он. — Я полагал, вы пожелаете сказать мне…