Свечка. Том 1

Челубеев вскочил с дивана, расправил плечи, приосанился и зычно скомандовал:

– Войдите!

Половинка двухстворчатой, обитой дерматином двери открылась, и первым, склонясь, но не из почтения к хозяину кабинета, а по привычке, чтобы не задеть головой косяк, вошел о. Мартирий. «Здоровый, черт», – невольно восхитился Челубеев, давно не видевший монаха вблизи. Но если о. Мартирий прошел по высоте легко, так как дверь была все же выше его, то о. Мардарий с трудом продрался по ширине, втягивая живот и задерживая дыхание. «Как бы сало не потекло», – озорно прокомментировал про себя Челубеев, и настроение улучшилось.

– Здравствуйте, гражданин Челубеев, – бесстрастным басом поприветствовал его монах-великан, давая понять, что все прекрасно помнит и отношение его к Челубееву не изменилось.

– Здравия желаю, граждане служители культа, – ответил Челубеев в тон, показывая, что с памятью у него тоже все в порядке.

Сделав пару шагов, монахи остановились, пристально вглядываясь вперед и вверх. Челубеев удивился, но, не оборачиваясь, понял, на что они там смотрят, и едва не улыбнулся, предвкушая удовольствие, которое мог сейчас получить. За спиной Марата Марксэновича и одновременно над его головой висел большой любовно исполненный из ценных пород дерева портрет Дзержинского. В первый визит монахов к Челубееву его там не было, потому что в кабинете тогда переклеивали обои, и сейчас они видели его впервые. Горящая трехрожковая люстра бросала на портрет желтый неверный свет, который скрывал черты лица и одновременно отражался над лысенькой заостренной головкой Феликса Эдмундовича отчетливым нимбом, отчего первочекист России шибко смахивал на первоиерарха Мир Ликийских. Не одним монахам данное сходство бросилось в глаза – забежав недавно по какому-то семейному вопросу к мужу в кабинет, Светка вот так же оторопело остановилась, глядя на портрет, подняла ко лбу сжатое троеперстие, но, вовремя опамятовавшись, взмолилась:

– Сними, Марат, Христом Богом прошу – сними, я на него сейчас чуть не перекрестилась!

На что Челубеев усмехнулся и ответил так, что жена ушла, забыв, зачем приходила:

– У каждого, Свет, теперь свои святые… У тебя свои, у меня свои…

Рождая эту мысль, особо тужиться не пришлось, потому что подарена она была Челубееву вместе с портретом его родным дядей Витей, тем самым, который когда-то определил Марату Марксэновичу правильный жизненный курс, а сейчас отбывает срок в спецзоне для бывших сотрудников правоохранительных органов.

– Повесь у себя это панно, – сказал тогда дядя, – и никогда его не снимай. И запомни – это был святой человек.

И племянник запомнил, и относился к дядиному подарку, как к святыне. Тогда он и представить себе не мог, что кто-нибудь может попросить портрет снять, тем более – родная жена.

Вовремя осознав, что обознались и чуть не приняли чужого за своего, монахи смущенно переглянулись и двинулись один за другим в глубь кабинета.

Челубеев от досады чуть не крякнул, но расстраиваться не стал. Между тем в кабинете оказались и две из трех сестер.

Людмила Васильевна с Натальей Васильевной даже успели заскочить к себе и, повязав большие серые платки, надвинули их на лоб так, что были видны одни носы. «Вороны», – раздраженно подумал о женщинах Марат Марксэнович, и тут же в открытой двери кабинета нерешительно нарисовались их мужья, державшие в руках тот завернутый в мешковину квадрат.

Шалаумов с Нехорошевым смотрели на своего начальника застенчиво и просяще.

Челубеев словно не увидел их и тут же перевел взгляд на монахов.

– Присаживайтесь, раз пришли… Или вам стоять привычнее? Вы ведь у себя все стоите… – проговорил он с интонацией многозначительности и указал на стоящие у стены стулья.

– У себя мы стоим перед образами Божьими, а перед этим антихристом не грех и посидеть, – простодушно отозвался о. Мартирий, перекрестил один из стульев и сел – прямой, большой, высокий.

«За антихриста ответишь!» – возмутился про себя Челубеев, но тут же решил, что для Дзержинского это не оскорбление, а, по большому счету, комплимент.

За это время о. Мардарий мягко подкатился к о. Мартирию, плотно уложил свой зад сразу на два стула, предварительно перекрестив каждый, после чего сам перекрестился, видимо закрепляя так прочность и надежность своего сидения на двух стульях, да еще во вражеском логове. Челубеев не смог сдержать насмешливой улыбки в адрес толстяка, тот заметил ее, смутился, вздохнул, по-бабьи оправляя на коленях подрясник, и, глядя в пол, пробормотал:

– Охо-хо, всуе мятутся земнороднии…

Не дожидаясь особого приглашения, женщины быстренько двинулись в том же направлении, мельча шаги и подшаркивая, и уселись на некотором почтительном расстоянии от пастырей, не решившись при этом осенять стулья крестным знамением.