Свечка. Том 2

От подосиновика несло вчерашним перегаром, и сразу стало понятно, почему так охотно и ярко меняется колер его большой мятой хари – товарищ старший прапорщик пребывал в долговременном, без отрыва от службы запое, счастливо совмещая два самых любимых в жизни занятия. Одно было плохо – сегодня он еще не опохмелился.

– Ладно ключи, а тут еще писатель этот… – недовольно проговорил прапорщик.

– Какой писатель? – спросил старшина.

– Какой писатель… – Прапорщик сам не знал, какой писатель.

«Какой писатель… Везет мне на писателей», – удивленно и рассеянно подумал ты, и медленно, осторожно поднял голову к небу, которое начиналось сразу над головой прапорщика.

Оно было мрачным, тяжелым, беспросветным, складчатым, с бахромой по бокам плотных, прижатых одна к другой туч, напоминая изломанное, измятое, изжеванное в схватках ухо борца классического стиля – гигантское, напряженное, внимающее.

Сделалось вдруг тихо и тягостно, как перед грозой, даже собаки, поскулив, замолкли.

И ты понял, что наступил момент твоего разговора с Богом.

Там, в сорок четвертой, с бумажным кляпом во рту, ты наконец докричался до Него и теперь был уверен, что Он тебя слышит.

Вздохнув, ты еще раз посмотрел вверх.

Небесное ухо напряглось, готовое слушать.

И ты вдруг растерялся, замялся, испугался даже, не зная, что Ему сказать.

Но в самом деле – совсем непросто человеку некрещеному, невоцерковленному, не знающему ни одной молитвы, взять вот так и заговорить с Богом, причем не с тем прежним – мудрым, добрым и терпеливым учителем, а с этим новым – нетерпимым, яростным, безжалостным палачом, одно звериное фиолетовое бахромчатое ухо которого величиной с небо, как к нему обращаться, на ты или на вы, и какое первое слово сказать?

«Здравствуй», – с замершим сердцем проговорил ты про себя.

– Здравствуй, жопа, Новый год! – раздался вверху резкий, неприятный, искаженный помехами голос, настолько неожиданный, что ты вздрогнул.

Это говорила рация – черный пластмассовый брикет на груди начальника конвоя. Ты криво и жалко улыбнулся и, не слушая уже, что говорит в рацию прапорщик-подосиновик, продолжил свой разговор с Богом.

«Меня сегодня задушат, я умру и мне не с кем больше проститься, так вот…

Так вот: то, что Ты – есть, я знаю определенно, но не там, не на том так называемом свете, а здесь, на этом.

Я верю в Тебя именно здесь, потому что знаю, что Ты именно здесь, тому полно доказательств.

А в то, что есть какой-то тот свет, я не верю, потому что нет и не было ни одного доказательства. Сколько народу ушло – и ни один не вернулся, или хотя бы откомандирован был оттуда ненадолго, чтобы рассказать, чтобы мы поверили, – нет. Так что встречи там у нас не будет, и проститься я бы хотел здесь. Здесь и сейчас».

– Вон он небось…

– Кто?

– Писатель…

Откуда-то издали послышалось мелодичное позвякивание бутылок о бутылки, звень-звень – звук знакомый и понятный каждому нормальному мужику. Не пустых – наполненных, но не водой, молоком или квасом, те так не звенят. Так звенят, братски стукаясь друг о дружку боками, бутылки, наполненные напитками чистыми и благородными – пахнущим жареным ячменем виски, отдающим дубовой бочкой коньяком, источающей резкий тоскливый запах водкой.

Бутылки стояли тесно в большом и ярком целлофановом пакете, который нес, приближаясь, высокий стройный мужчина лет сорока пяти в белом плаще с поясом и кожаной сумкой на плече. Волосы его были белыми, как плащ, аккуратно, волосок к волоску, уложенные, и он имел такое же белое с правильными чертами лицо, на котором ярко светились большие голубые глаза алкоголика.

Глаза начкара (так еще иногда зовут начальника конвоя) блеснули ответным светом пребывающего в запое.

Алкаш алкаша – они увидели друга издалека и полюбили с первого взгляда.

Аккуратно поставив пакет на асфальт, писатель протянул прапорщику ладонь, здороваясь и представляясь.

– Сак-Саковский.

– Писатель?

– Писатель.

– Старший прапорщик Бугров, – назвался тот, пожимая руку, предварительно переложив пистолет из левой ладони в правую.

– Багров? – не расслышал белый.

– Бугров, – недовольно повторил красный.

– Почему стоим? – бодро поинтересовался писатель.

– Ключи… – загадочно и недовольно ответил старший прапорщик.

– Ключи от ада, – иронично проговорил писатель.

– Ключи от ада! Вот так сказал! Не в бровь, а в глаз! – обрадовался и возбудился вдруг прапорщик. – Вот что значит писатель!

Но писателю, кажется, не понравилась такая похвала, он нахмурился и деловито осведомился:

– Особо опасные, склонные к побегу есть?

– Есть один, – устало ответил прапорщик и указал взглядом на тебя.

«На чем мы остановились? – продолжил ты свой разговор с Богом, прерванный появлением писателя. – Да, на том, что меня сегодня задушат…

Говорят, человек один рождается и умирает один.

Но я вот что Тебе скажу: он и проживает жизнь в одиночестве.