— Непривычно. Необычно. Примитивно. Но, думаю, привыкнуть можно. Как думаешь, Краппен (Меня, кстати, Краппен зовут!), мы здесь — надолго?
— Думаю, минимум на неделю, дорогая. Раньше наши сверков (Это так друды-греи называют рептилоидов!) не отбросят прочь из этой системы.
— А они — точно их отбросят?
— Разумеется! — чёрта с два, конечно, я так думаю, но должен же я как-то успокоить свою любимую малышку! Которую вожделею с каждой минутой всё сильней.
— Поскорее бы. И хорошо бы, чтоб они их вообще всех уничтожили! Как вспомню, как они взорвали наш линкор, причём без всякого повода, и враждебных действий с нашей стороны — прямо душа кровью обливается! — ф-фу-у-у. Прямо гора с плеч. Наконец-то она более-менее вышла из ступора, и «отмякла». Ну, не без моей и мочалки помощи, конечно.
— У меня тоже, милая. Я тоже не понимаю, как и что произошло. И почему они напали! Но мы пока тут ничего сделать не можем. Мы же — не Армия! Нам остаётся только ждать. Справедливого возмездия.
Ну и заодно — хорошо бы успокоиться. И снять напряжение и стресс.
— Ну, тут ты, пожалуй, прав. — вижу, как она хмурит то, что заменяет ей брови, и кусает губы, — Столько смертей! Там, в коридорах, везде кровь, куски тел, как на бойне! Жутко! И сколько хлопот, и переживаний! Я думала, вообще — спячу! Одной быть среди всех этих трупов — б-р-р-р! — её личико морщится в гримассе, — Но ты, к счастью, выжил. Хорошо, что был в очередной исследовательской командировке. — теперь она передёргивает серенькими узенькими плечиками. И выглядит это абсолютно по-человечески, — Ладно, наших уж
Вот паршивка! Я же вижу, что она уж
А реалистка. Да, она понимает, что
— Мне неловко, маленькая моя, но может, мы —? — гляжу на неё многозначительно.
Она криво улыбается, но затем кивает. Встаёт с постели, на которую снова прилегла. Изящным движением стаскивает трусики. Хм… А отработано у неё это движение!
Соплю. Матрац — с кровати на пол я скидываю вовсе не столь изящно. Да и плевать! Зато он, я знаю, вполне тёплый и мягкий!
Пока в ванной пару минут назад намыливал её тощенькую, но вполне сексапильную спинку, и сейчас, пока лицезрел её стройную фигурку с крутыми бёдрами, и маленькими пикантными грудями, возбудился, конечно.
Так что плюнул на прелюдию. Обхватил девушку, как спасительный круг в шторм. Покрыл поцелуями всё, до чего дотянулся. Уложил. И жару задал ей с ходу.
Пришлось, конечно, хоть и не хотелось, снова незаметно для неё убрать печаль и тоску смертную, которые всё равно, несмотря на браваду и попытки взять себя в руки, довлеют над её сознанием из-за страшных картин гибели собратьев по разуму…
Иначе девушка и сексом-то заниматься не могла бы!
И вот, зарычав, и застонав, и закончив наконец свои дела, ловлю себя на мысли, что теперь я и сам ничуть не отличаюсь, получается, от моего усыплённого «бога».
Это он, сволочь такая, трахает женщин и девушек, приводя их заранее в почти бессознательное состояние, и они не могут ему сопротивляться. Хотя не думаю, что он делает это из «лучших побуждений» — вон, как я. Чтоб отвлечь девушку от её тоски, и панических и грустных мыслей…
И вот она лежит сейчас на боку возле меня, доверчиво прижавшись мягкой грудью к моей мужественной грудной клетке, и сопит мне своими дырочками куда-то подмышку.
Заснула. А я…
Лёжа на спине, и пялясь в унылый белый потолок, терзаюсь. Мыслей снова — море. Вот, первая и основная — может, плюнуть на всё, да открыться ей?
Тогда и моя «ноша» станет полегче — не нужно будет одному тащить на себе груз огромной ответственности за всех своих сопланетников, и можно будет хотя бы советоваться. Иногда. В особо сложных и спорных случаях. При этических проблемах и дилеммах. Которые, предвижу, скоро косяком пойдут!
Ведь, например, в случае со спрутом, сомнений-то никаких и не было: либо я — его, либо он — всё человечество.
Но с греями-друдами было уж