Сверхчеловек

А ненависть… Она ведь запросто переходит в свою самую свирепую стадию — из любви! Это вам любая разведённая женщина скажет!

Меня, конечно, стричь не будут. Сила у меня вовсе не в волосах.

Но не хотелось бы проснуться с ножом в сердце… Или с дырой в черепе: огретым кувалдой по башке. Или с перерезанным горлом. Или…

Способов убийства даже здесь, на «Эндрюсе», можно придумать — море.

Хотя она, конечно — из греев. А они — гуманоиды. То есть — гуманны.

Правда, я, вроде, тоже. Ну, чисто теоретически. Должен быть таким.

Ага — чёрта с два!

Нельзя быть сильным и быть при этом — добрым.

Это противоречит всему, чему нас, англосаксов, обучали. Что мы всосали с молоком матери. Сила не вяжется с мягкостью. Ведь мягкость — всегда проявление слабости!

Только мы — всегда и во всём правы! И имеем право делать всё, что захотим! Не считаясь с жертвами и чувствами других наций и даже рас!

Вот — как мой усыплённый сейчас «бог». И вообще: что-то я слишком много думаю в последнее время. О том, что мне можно делать, а чего — нельзя. Философом каким-то заделался. Э-э, высплюсь — даст Бог, пройдёт!

И вообще — фиг вам всем! Буду делать всё так, как я считаю нужным!

Проснулся от плача.

С одной попытки догадался, кто плачет.

Разворачиваюсь на нашем узком матраце (Надо бы притащить со склада второй!), и прижимаюсь к тонкой худой спине. Охватываю своими загребущими лапами это несчастное существо. Нежно дышу ему в затылок, покрытый крохотными изящными завитками почти прозрачных и невесомых волосков. (Нет у друдов и их женщин волос на черепе!)

— Ты… ты веришь, что наши… заберут нас? — она шмыгает носиком.

— Конечно, дорогая. Я не для того столь сложно спасал нас, чтоб мы сгинули навсегда на этой заштатной планетке… Единственное что, не могу сказать, сколько нам придётся ждать. Я надеюсь всё же на неделю-две. Но если гхаш смогут быстро собрать большой флот, и выступят сразу по всем фронтам, со всех сторон, и против всех наших колоний, то когда закончится война, сказать не сможет никто!

— Так ты думаешь, что…

— Такая возможность, конечно, есть. Но даже если наши и победят, промышленный и военный потенциал нашей цивилизации может сильно… Пострадать.

Тогда какое-то время руководству точно будет не до «исследовательских баз»!

— Получается, мы можем и просто… Не дожить до спасательной экспедиции?

Молчу. Но долго выдерживать паузу негуманно:

— Дожить-то мы, безусловно доживём. В самом крайнем случае — полетим сами. У нас ведь есть летающая тарелка на базе «Новая Швабия». Помнишь о такой?

— Да. Мы же летели на ней сюда. С тобой. Кстати: а как тебе удалось уговорить нацистов помогать тебе?

— Дорогая, ты что, забыла? Я же — психолог. Профессионал. И могу внушать низшим расам всё, что угодно. Согласен, это не слишком порядочно, — вижу вспышку возмущения в её «гуманном» сознании, — Но зато, как видишь, мне, абсолютно случайно, удалось найти для нас пути и способы спасения!

Если честно, дискутировать с ней на морально-этические темы у меня пока нет никакого желания. Я не силён в этой науке, которую их учёные продвинули куда дальше наших! И я даже немного жалею о тех моментах, когда её воля и разум были полностью под моим контролем!

— До сих пор удивляюсь, что мы здесь! И остались живы. Ну ты-то — понятно. Летал к Земле, в командировку. Изучал очередную революцию-путч в Мозамбике… Ну а как — со мной? Почему я — я, единственная из всех, выжила?!

— Думаю, тебе просто повезло. Про тебя никто не вспомнил. Пока ты спала.

— Хм-м-м… Не знаю. Всё это так странно. Как и вообще — дико и странно всё, что происходит в последние три-четыре дня! Словно мной, да и всеми нами, кто-то управляет! Чья-то злодейская воля! И мы — марионетки, которых кто-то невидимый дёргает за верёвочки!

— Что ты такое говоришь, сердце моё! — сам думаю, что женщины — они женщины и есть! Вот …опой они чуют, что происходит на самом деле! И долго дурить её мозги мне так и так не удастся — умная же, паршивка интеллектуальная! — Кто нами — нами! — может управлять?! Мы же — реально самая развитая и защищённая от чужих внушений раса!

— А это может быть и не кто-то чужой

! А, может, кто-то из своих!

— Интересная мысль. И — кто же?

— Ты!

Её огромные фиолетовые глазищи упираются прямо в мои. И мне становится не по себе. Вот ведь зар-раза чувствительная! Работают ещё у неё до конца не изжитые основные инстинкты! А что может быть важнее инстинкта выживания?!

С другой стороны, она не может не понимать, что высказывая мне свои подозрения, провоцирует меня: если это действительно — я, так непримяну заткнуть ей рот! Пусть даже — убив. Во избежание.

Поэтому моргаю. Смотрю, смотрю ей прямо в глаза. Говорю:

— Ты ведь на самом деле так не думаешь. Зачем же хочешь меня обидеть?

— Прости! — она снова кидается мне на грудь, слёзы буквально ручьём льются из слёзных желёз, которые эта раса ещё не изжила, как атавизм, — Мне страшно! И больно!

Все, кого я знала, к кому привыкла — мертвы! Они словно с ума посходили, поубивав друг друга! А меня — не тронули! Словно кто-то запретил! А в живых остался лишь ты!

На кого же мне ещё думать?!