Свержение ига

   — С какой стати? — вскинул брови великий князь. — У нас с немцами мир на тридцать лет и ссор покуда не было. Есть ли вера сему известию? Ты кто таков?

   — Прошка, у князя Лыки за приказного служу. — Он так ел государя глазами, что тот не сдержался:

   — Больно лживые у тебя глаза.

   — Виноват! — радостно выкрикнул Прон.

   — Да уж гляди, солжёшь хоть раз, будешь виноват и к палачу отправишься. Как про Ливонию вызнали?

   — Проезжие купцы рассказали, сами людей на погляд слали да и слухаем — к нашему бойкому месту всяк слух идёт.

   — Ну и кто же гонца ко мне отрядил?

   — Князь Оболенский-Лыко, твой наместник, а наш господин. Потом, узнавши про злое свершение, послал меня с новой грамотой.

   — И кто эту грамоту писал?

   — Писарь Сова, он завсегда до твоей милости пишет.

   — А где она писалась?

   — В нашей приказной избе.

Прон отвечал без запинки, твёрдо, и великий князь озадаченно посмотрел на Матвея.

   — Врёт он, государь, — уверенно сказал тот, — не от Лыки он к тебе послан, а грамота сия не Совой писана и не в Великих Луках, всё врёт.

   — Ты сам врёшь! — озлился Прон и засучил ногами, как попавшая в паутину муха.

Великий князь махнул рукой, приказывая молчать, и обратился к Матвею:

   — Как докажешь?

Ноли принести грамоты, которые допрежде от Лыки шли. Мы их сличим с этими. А я покуда расскажу, если дозволишь, как псе на самом деле случилось... Новгородские ослушники решили отойти от Москвы и взять себе в князья твоего брата Андрея Большого. Послали к нему договорные грамоты и богатую казну...

   — Ах, собаки, — не выдержал великий князь.

   — Люди они... сиречь собаки, — торговые, к порядку да счёту навыкли, посему о казне в грамоте указали и в списке её перечислили. На пути из Великих Лук новгородцы подверглись разбою и были убиты. Грабители, взяв казну, упустили грамоту, а с ней и свидетельство о своём разбое. Кража грамоты не удалась, и тогда осталось одно: объявить её ложной. Каждому из нас подбросили поличное, свидетельствующее о том, что мы, действуя в интересах супостата, подменили грамоту наместника. Всё было рассчитано точно, лишь в одном перестарались хитрецы. Это одно — королевская бумага. Откуда ей взяться? Не от твоего же наместника или его слуги. Она-то и навела на мысль, что в этой хитрости принимает участие некто из литовской земли. Кто же? И тут вспомнилось, что, проезжая через Витебск, застали мы там князя Лукомского, давнишнего приятеля Лыки. Хитрая уловка вполне могла быть придумана им. Предположение нуждалось в доказательстве, тут-то и помог строгий расчёт.

Матвей подбежал к очагу, вынул оттуда уголёк и стал чертить прямо на полу.

   — Ограбление новгородцев случилось десятого октября, не доезжая до Белого городка, вот тут. — Матвей поставил первую отметку. — Оттуда до Великих Лук день спешного пути, до Витебска — немного более, а меж ними тоже почти день. — Матвей поставил ещё две отметки и соединил их прямыми линиями — образовался треугольник с почти одинаковыми сторонами. — Кто обнаружил убийство гонца?

   — Я! — вскричал Прон. — Сразу же опосля свершения.

   — И ты сразу же подался в Великие Луки, чтобы доложить князю, верно?

   — Конечно, я человек маленький, — воспрянул Прон.

   — А когда князь тебя с новой грамотой послал? — продолжил допрос Матвей.

   — Сразу же, уж очень он спешил нашему государю услужить.

   — Зато ты не торопился.

   — Что болтаешь?! Да я в эти дни и часу не спал, с седла не слезамши, инда птица летел, — обиделся Прон.

   — Коли так было, нагнал бы нас на другой же день, мы почти двое суток на том злом месте простояли. А ты появился лишь на четвёртый день. Где гулял?

Прон растерялся, забегал глазами.

   — Молчишь? Тогда скажу я: подался в Витебск за советом. Летел он и вправду как птица: двенадцатого октября он в Витебске, получает от Лукомского желаемое и, не задерживаясь, пускается в обратный путь. Тринадцатого числа он уже у Белого, а на следующий день догоняет нас. — Матвей поставил углём четвёртую отметину.

   — Зачем ты голову трудишь нам этими цифирями? — не выдержал Хованский. — Что это доказывает?

   — Только одно: если бы Прошка возвращался через Великие Луки, потерял бы день и догнал бы нас только пятнадцатого.

   — Ну и что?

   — А то, что обе грамоты: и та, что Прошка привёз, и та, что поляку подброшена, писались в Витебске.

   — Ну?

   — И значит, князь Лыко государю не писал ни первой, ни второй грамоты.

Прон не сдержался:

   — Как не писал? То всё слова да цифири одни, я тож могу наговорить, сколь хошь...

В это время принесли старые грамоты. Хованский склонился над ними и почти сразу же воскликнул:

   — А и верно, разные грамоты! Что же это, твой Сова руку переменил?

Прон озадаченно молчал, а потом вдруг крикнул пронзительным базарным криком:

   — То ещё доказать, доказать нужно!

   — А и нахал ты, приказный, — изумился Иван Васильевич, — ну-ка, вырви у него язык, чтобы впредь не дерзил князьям.

Палач тут же вынырнул из глубины подвала.

   — Поспешай-ка ко мне, кормилец, — оживлённо забормотал он.

   — Повремени с казнью, государь, — осмелился Матвей, — я ещё до главного не дошёл.

   — Что ещё?