Свержение ига

Московское войско, посланное к литовскому рубежу, растеклось по окрестностям Великих Лук. Только часть его была выдвинута вперёд к Невелю и другим порубежным острогам. Воевода Оболенский, занятый обустройными делами, в сыске против Лыки не преуспел да и не имел к этому никакой склонности. К тому же наместник изрядно справился с хлопотными обязанностями по содержанию войска, обеспечив всех кормом и постоем. Лучане потеряли было всякую надежду на управу со своим обидчиком, но, прослышав о суде, который творил великий князь в Новгороде, послали туда жалобщиков. Имя Лыки упоминалось некоторыми заговорщиками, и, припомнив его другие прегрешения, великий князь направил для суда своего окольничего Ощеру. Окольничий был стар, хитроумен и пользовался его доверием. Начал он свою службу ещё при Василии Тёмном, оказав тому большую услугу в борьбе за возвращение московского престола, потом служил брату Юрию и уже после смерти его перешёл к Ивану Васильевичу.

Прибыв в Великие Луки, Ощера поселился в холодной судной избе, отказавшись от богатых хором наместника, и не пожаловал к тому на обед. Лыко не смог сдержать обиды:

   — Что это ты до срока на меня дворняжкой ощерился?

Ощера долго и безуспешно ожидал пожалования в боярство, и честолюбивый наместник не преминул напомнить о его неродовитости.

   — Не кичись, князь, — осадил его окольничий, — воры не родом ведутся, а кого бес свяжет.

Вызвал он наутро жалобщиков и приказал Лыке держать перед ними ответ. Тот сначала презрительно молчал, но, когда горожане осмелели и начали числить свои обиды, не выдержал и вступил в спор. Родовитость не помогала, князь ругался, как последний простолюдин. Вскоре обе стороны так распалились, что в насквозь промерзшей избе сделалось жарко. Ощера молчал, терпеливо ожидая, когда высокое пламя поглотит мелкие раздряги и оставит лишь самое главное. Рдвя обозначились жаркие угли, дал знак поставить на стол большой двустворчатый ящик и раскрыл его. На внутренней стороне каждой створки были натянуты вощёные шнуры с нанизанными костями. Увидев необычную штуковину, спорщики затихли.

   — Это дощаные счёты, — пояснил Ощера, — измыслены новгородскими умельцами для торгового дела. С их помощью счисляют деньги, товары, подати, а я попытаюсь вины ваши счислить. Наберётся жалобе два добрых свидетеля, ино вина наместника — костяшка на сей доске влево. Защитится он от жалобы двумя добрыми свидетелями, ино ваша вина — тогда влево костяшка на другой доске. Виноватый платит пеню истцу и государю. Расчёт и управа опосля всего дела. Начинайте!

Оробели лучане от невиданного доселе суда. Начали чесать в головах — как там поведут себя эти костяшки? Сидят, молчат, и Лыко тоже не в себе:

   — На кой мне эти жидовские хитрости? Я те и на пальцах всё сочту!

Опять не сробел Ощера от княжеского наскока:

   — Сия хитрость мне нужна, ибо чую, пальцев твоих будет мало.

Снова тишина в судной избе. Наконец один из молодых набрался храбрости, вздохнул глубоко, будто перед прыжком в студёный омут, и выпалил одним духом:

   — Ране платили товарный налог по полуденьге с рубля да по полуденьге с саней, а ныне вдвое супротив прежнего.

   — Признаешь? — спросил Ощера.

   — А на какие шиши я бы новый приказ построил? Государю подать не умалишь и ост его щедрот не разживёшься, — усмехнулся Лыко.

   — И сколь у тебя налоговых рублей за год выходит?

   — А я почём знаю? У казначея спроси.

Ощера нахмурился:

   — Я тебя именем государя спрашиваю. Будешь дерзить, судейскую пеню заплатишь.

Лыко покривился, однако ж кликнул одного из писцов и, пошептавшись с ним, объявил:

   — Тридцать рублей!

   — А в прошлом годе сколько заплатили?

   — Столько же. Я же говорю, государеву подать не умалишь.

Ощера подошёл к окну, посмотрел на новую приказную избу и спросил:

   — Во что стала сия изба?

Лучане переглянулись:

   — Рублёв пять-шесть...

   — Десять! — выкрикнул Лыко.

   — Пусть десять, — согласился Ощера. — Налог увеличил вдвое, а государю заплатил по-старому. Из оставшихся тридцати рублёв десять ушло на приказную избу, а двадцать взял себе. Вот их и вернёшь: десять горожанам, а десять в государеву казну. На твоей доске одна костяшка влево на одном шнурке и две другие туда же на другом, верно?

Лыко прикусил язык, а лучане одобрительно зашумели. Среди них выделился криком один толстяк:

   — Наместничьи люди взяли себе в правило незваными к столу приходить.

   — Подтверждаете? — строго спросил Ощера, и лучане согласно закивали.

   — И князь тоже ходит?

   — Да где там, больно гордый.

   — Значит, и вины его нет. На вашей доске костяшка влево, чтоб неповадно было пустяки говорить.

Лыко с победным видом посмотрел на противщиков.

   — Ещё подарки с нас требовал по всякому празднику, — не мог успокоиться толстяк.

   — Носили? Свидетели есть?

   — Какие свидетели, вот этими самыми руками...

   — Ну раз сами носили, чего и жаловаться? Опять костяшка влево.

Тут уж Лыко и вовсе возгордился.

   — Погодь, Панкрат, — начали корить жалобщики своего товарища, — с твоих слов наши кости не в тую сторону ходят. Оно и верно, зачем всяку мелочь выплёскивать? Ты вот лучше что рассуди...