Свержение ига

   — А что? — прищурился Иван Васильевич. — У византийских царей мудрости не грешно поучиться, недаром они столько лет страной ромеев правили. Вот послушай, что в ней написано: «Если добудешь просимое окриком и страхом, оставишь за собой ропот и озлобление. Обвини вселюдно просимого в каком-либо грехе, и он во искупление с радостью отдаст тебе больше, чем ты хотел». А грехи, как видишь, у каждого найти можно.

   — Преклоняюсь перед твоей мудростью, государь, — поклонился Патрикеев, — и радуюсь, что ты мне, как и всему боярству, прегрешения прошлые нынче простил.

   — С тобой, Иван Юрьич, особь статья. Ты мне головой за южную границу отвечаешь, чтоб работы там велись на совесть. После Рождества брата своего пошлю для надзора, нечего ему в Москве бездельно болтаться. Если найдётся твоя какая вина, то её одной будет довольно...

Настал ноябрь-полузимник. И потащились к южной границе из Москвы и других городов — где по грязи, где по снегу — тощие обозы с работными людьми. Московские монастыри собрали с десяток артелей для порубежных городов, имевших в Москве монастырские подворья, где мог остановиться по приезде любой чернец или знатный господин. Андрониковский игумен долго не раздумывал и послал в свой подворный город Алексин артель лесорубов, работавшую в Прияузье у монастырского сельца Воронцова под надзором злонравного монаха Феофила. Узнав о решении игумена, Феофил издал зубовный скрежет и налился до ушей винным зельем. На этом его подготовка к поездке кончилась. Артельные же не тужили: им где работать — без разницы. Тем паче что обещал игумен в день по полуденьге накинуть и одежонку кое-какую в дорогу дать. «Там мороз не злее, а зипун потеплее — чего ж не ехать», — рассудили они и двинулись в путь.

Город Алексин встал на правом берегу Оки, где она глубока и многоводна. Город ни мал, ни велик. В нём крепостица с деревянным огородом длиною с версту, в посаде дворов двести, а всего народу с полторы тысячи будет. В крепостице двор воеводы Беклемишева с острогом и судной избой, две церкви — Алексия-чудотворца и Михаила Стратилата, — дворы знатных людей. Вокруг земляной вал шесть-семь саженей в высоту и ров такой же ширины. На валу деревянный огород: где частокол, где стены, а со стороны Дикого поля городень — заполненные землёй бревенчатые срубы. Среди них несколько башен — как маслята-перестойки: с виду вроде бы крепки, а внутри гнилье. Да и весь огород такой же: где огнём сожжён, где червями подточен, где временем испорчен.

Воевода Беклемишев страшен с виду. Ликом он вроде сбросившей листья старой дикой яблони — извит, искорёжен и, как сучьями, утыкан колючим растопыренным волосом. С таким лицом добрых дел не натворить. И правда: был воевода лют, бестолков, скареден и по-дурному суматошен, но на редкость удачлив. За всю свою службу ни одного дела толком не сладил и ни разу не был за то уязвлён. Сначала думал, по счастливому случаю; потом решил, что находится под особым покровительством одного из святых угодников. Какого — долго не мог выбрать. Но однажды в Михайлов день, неожиданно избежав справедливой кары, понял, кто его заступник, и тут же дал обет соорудить в его честь Божий храм. Потом поразмыслил и приказал со всех горожан и проезжающих брать деньгу на строительство. Так в Алексине возникла церковь Михаила Стратилата, а излишки от собранного остались в кармане воеводы. С тех пор Беклемишев безоговорочно вверил воеводские дела в руки святого, а свою деятельность изображал крикливой суматошностью. И удача продолжала сопутствовать ему.

Получив приказ «град немедля твердить», Беклемишев схватился за голову, ибо знал, чего стоило бы ему выполнить этот приказ. Потом успокоился, призвал в помощь своего святого, и тот помог: направил в Алексин работных людей из других городов. Вместе с людьми на воеводу должна была свалиться забота по их устройству, но Михаил выручил и на этот раз: горожане искали краденых лошадей и нашли их, спрятанных в большой пещере, вгрызшейся в правый крутой берег реки и выевшей почти всю серёдку у прибрежного холма. «Коли скотина там обиталась, почему ж работные людишки жить не могут?» — подумал воевода, и забота разрешилась сама собой. Пришлых людей оказалось не так уж много. Народ рабочий, ко всему привычный, они и такому жилью рады: от ветра и снега землёй прикрылись, от мороза кострами заслонились — жги сколько хочешь и пожара не бойся.