Свержение ига

Вскоре после того возвращался из заполья воевода, и на подъезде показалось ему, что с новых ворот глядит на южный посад огромная татарская голова. Вздрогнул воевода, осенился от наваждения, ан нет, всё то же: прищурился на него татарин и ртом осклабился. Бросил вперёд коня, подскочил ближе — вместо головы надворотная башня. Не поленился, отъехал назад — снова татарин. Что за чёрт! Стал воевода медленно подъезжать и присматриваться. Видит: вместо татарских зубов — надворотные заборола, вместо носа — ставец для пушечного окна, вместо глаз и бровей — бойницы, а для пущего сходства брёвна кое-где дёгтем промазаны.

Вскипел воевода, бросился к артельным н на Архипа грудью конской наехал.

   — Ах ты, смерд поганый, мать твою перемать! — кричит. — Шутки со мной шутить удумал?! Кнутом забью до смерти!

Архип шапку снял, поклонился и спокойно спросил:

   — Почто кричишь и за что грозишь, государь-воевода?

Беклемишев плетью машет, слюной брызжет:

   — Ты что же это вместо башни харю басурманскую вырубил?! Кто разрешил?!

Стали на шум артельные сбираться, и Данилка в их числе. Услышал, в чём дело, и бесстрашно выступил вперёд:

   — Это я, воевода, башню рубил. Похожа, говоришь, на басурманина? — Воеводе от такой наглости даже дух перехватило. А Данилка продолжает: — Уж очень хотелось бы, чтоб на ихнего царя Ахмата похожа была, да ить я рожи его не видел. А можа, ты скажешь, каков он?

Беклемишев кипит, вот-вот лопнет, потому как пар не стравливает. Наконец выдал тонкую струю — пропищал неожиданно тихим и сиплым голосом:

   — Почему на Ахмата?

   — Дак ведь придёт татарва и схочет, к примеру, крепостицу брать. Тада придётся окаянным в свово царя целить и под нос ему примет огненный совать. Смешно ведь!

Кто-то из артельных хихикнул, и неожиданно для всех и для себя самого загоготал Беклемишев. Он зашёлся в смехе и тихо пополз с седла.

   — Ах, шельмец! Ах... сын! Ах, язва!.. — выдавливал он между всхлипами. Наконец поутих и изволил осмотреть башню. Осмотрел — работа добротная, искусная. Похлопал Данилку по плечу, посулил чарку хмельную.

   — Дак я ведь не один, чай, работал! — нахально улыбнулся тот.

   — А сколько же вас было? — спросил воевода.

   — Прикажи выставить ведро, не ошибёшься! — вовсе обнаглел Данилка.

   — Ладно, — великодушно махнул рукой Беклемишев, — прикажу. Только тебе теперь с твоими холопами надо у меня во дворе поработать.

С этого дня добрая треть артели перешла работать на воеводский двор. Сначала ставили ему двое новых ворот; передние, те, что с приезда, и задние, с поля. Потом разохотилась воеводша и велела новые хоромы закладывать, богатые, на манер московских: просторные подклети, на них пять горниц с комнатами, разделёнными сенями, на третьем ярусе — терема с чердаками, а вокруг горниц три высокие башни — повалуши. Постепенно на обустрой воеводского двора отвлекалось всё больше людей, а между тем работы по укреплению крепости не дошли ещё даже до середины. Настал март, но до тепла, по всем приметам, было ещё далеко. Зима выдалась снежная и уходить не собиралась. Лес заготавливать становилось всё труднее, людей не хватало. Когда работы на крепости замедлились так, что грозили вовсе остановиться, Архип пришёл к воеводе и попросил вернуть артельных.

   — Дело у нас стоит, — пояснил он. — И брёвен нет, дал бы ещё мужиков, а то к лету не управимся.

   — Брёвен, говоришь, нет? — сузил глаза воевода. — Так я тебе подкину, у меня их много! — Он показал на стоявшие у судной избы связки батагов и крикнул: — А ну убирайся отседова, пока я тебе спину не изукрасил! Ишь, холопье поганое, указывать мне будет!

В тот же вечер вышел между артельными жаркий спор.

   — Мы на его хоромный двор не подряжались работать! — шумели одни. — Из тридевятой дали приехали, чтобы задницу его огораживать!

Другие смирялись:

   — Какая разница, где работать, лишь бы денежки шли!

Третьи серёдку держали:

   — Оно, конечно, не по совести, а по корысти воевода поступает, да что можно сделать?

Данилка был одним из самых решительных.

   — До того обрыдло работать на воеводу! — жаловался он. — А боле всего его жирная кутафья донимает. Всё указует, как щепу драть, куда бревно класть. Сам-то с придурью, а она с ещё пущей. Как промеж собой договариваются, ума не приложу! И ведь не поймут, что вперёд нужно крепостью огородиться, а опосля уж своим забором. Нет, братва, надобно послать нам в монастырь к игумену и довести про воеводское самоуправство.

Феофил злобно поблескивал глазами и хрипел:

   — У святого отца только и делов, что холопский оговор слушать! Смиритесь работой и не ропщите.

Тем бы, верно, и закончился разговор, кабы не случился к ним в этот вечер неожиданный гость.

   — Исполать тебе, Господи Иисусе! — С такими словами выступил из мрака к артельному костру высокий и худой старец. Он оглядел круг возбуждённых лиц и прибавил с доброй улыбкой: — Хлеб да соль!

   — Ем, да свой! — тотчас же огрызнулся Феофил.

   — Спаси Бог, — ответствовали другие и подвинулись, давая место у огня. — Издалека ли идёшь?