Свет невозможных звезд

– Это мой подарок, и он останется с тобой, когда проснешься.

– Но, папа…

Он взял меня за локоть скафандра.

– Зови меня Ник.

Подступив вплотную, отец поцеловал меня в лоб. Губы были холодными, как оконное стекло.

– Сколько часов своей жизни ты уже забыла? – спросил он. – Поверь, даже если ты наделена неплохо функционирующей памятью, к тридцати годам наберется множество дней, недель и целых месяцев, от которых не осталось осознанных воспоминаний. Все эти скучные воскресенья, школьные уроки, ночи, проведенные без сна в раздумьях, люди, которых ты когда-то знала… Корделия, говорят, что мы – это сумма наших воспоминаний. Ну а если мы забываем? – Он заглянул мне в глаза. – Когда мы теряем воспоминания или их у нас отбирают – что остается? Кем мы станем, потеряв все, что делает нас тем, кто мы есть?

– Ник, я…

В комнату вошла женщина, одетая, как и Ник, в голубые джинсы и белую рубашку, длинные волосы заколоты на макушке. Она выглядела помолодевшей копией той женщины, которую мы спасли из обсерватории.

– Пора, – сказала она.

Глаза ее были полны звезд.

Ник взглянул на запястье:

– Уже?

– К сожалению.

Женщина взяла меня за руки. Пальцы были гладкие и прохладные, как мрамор.

– Извини, что тороплю, – сказала она, – но тебе пора возвращаться.

– Кто вы?

Женщина прищурилась, словно прикидывая, многое ли мне можно открыть.

– Когда у меня было имя, – сказала она наконец, – меня звали София.

– Когда у вас было имя?

– Оно мне больше не нужно.

Ее губы были цвета ночи, кожа – тусклый оттенок старого воска. Она подвела меня к кровати и усадила.

– Время вопросов прошло, настало время действий. Сейчас ты уснешь. А проснувшись, отправишься на Холодную часовню. И вернешь ключ.

– Какой ключ?

Глаза у Софии были как теплая летняя ночь. Ветер шевелил занавеску в такт ее дыханию. Она была средоточием этого мира. Комната, небо и море подчинялись ее власти.

– Вы – часть Интрузии? – выпалила я.

София ласково посмотрела на меня и погладила по голове.

– Дитя, я и есть Интрузия.

19

Сал Констанц

Я вступала в Дом Возврата с искренним желанием сделать мир лучше. За войной Архипелаго пришли горе и раскаяние для обеих виновных сторон. Я проводила ночи без сна, лила бессильные слезы, опрокинутая громадой случившегося, и внутри у меня стягивался в узлы больной, беспомощный гнев. Нашим именем совершилось ужасное зло, и вернуть сделанное было нельзя. Виновные же, за исключением нескольких козлов отпущения, избежали наказания за свои решения, швырнувшие человеческую Общность в самый страшный, кровопролитный гражданский конфликт. Я видела, как гнев и ожесточение пожирают друзей. Безумие поглотило лучшие умы моего поколения. Они рвали друг друга в социальных сетях, цитатами из стихов Оны Судак выражая экзистенциальную ярость несправедливому миру. Я тоже была среди них. Не знала, что еще можно сделать. Перед лицом столь убийственной глупости я ощутила свое бессилие. Я не хотела войны, я за нее не голосовала. Война убила больше миллиарда человек и ничего, собственно, не решила. И Конгломерат, и Внешние по-прежнему держались каждый своей идеологии, границы территорий практически не изменились, а различные противоречия по-прежнему тлели под ленивыми дипломатическими переговорами и толками о реконструкции. Неужели этот зверский кошмар самоуничтожения был зря? Неужели мы сражались, страдали и умирали за очки в политических играх?

В бессильной злобе я не могла больше терпеть на себе мундир флота Внешних. Правда, командовала я медицинским фрегатом, но своими глазами видела, что бывает с людьми, уступившими свою индивидуальность государству – позволившими сделать себя пешками в чужой игре. И я подала в отставку. Влилась в толпы демобилизованных, торчавших под фонарями на холодном ветру в каждом космопорте, гадая, возможно ли вернуться к прежней жизни после многих лет бесчеловечного насилия. Альва Клэй решила остаться со мной – понятия не имею, куда бы мы подались и чем занялись, не столкнись я с Джорджем Уокером на краю пустыни, в маленькой чайной на захолустной планете, название которой я давно забыла.

– Отправляйся на станцию Камроз, – сказал он, – и вступай в Дом Возврата. Как мы.

– Кто это – мы?

Он улыбнулся. У него была седая голова и добрые глаза.

– Мы с кораблем. Ты, может, о нем слышала.

– Как называется?

– «Злая Собака».

– Не припомню.

– Она из «хищников» Конгломерата. Сражалась у Пелапатарна.

– Там многие сражались.

– Да, но в отставку она подала первой.

– В отставку? – заморгала я. – Никогда не слышала, чтобы военный корабль так поступал. Иные съезжают с катушек, и тогда их приходится списывать, но чтобы кто-то просто сложил оружие?..

Джордж улыбнулся, запустив морщинки у глаз.

– Да, мне кажется, у нее отросла совесть.

– И Конгломерат так просто ее отпустил?

– А что они могли сделать, кроме как уничтожить ее? Она согласилась оставить тяжелое вооружение, и мы ушли.

– В Дом Возврата?

– Да. – Он стал серьезным. – И тебе надо бы с нами.

– Мне?

На латунной стойке перед нами остывали забытые керамические чашки.

– У тебя на уме что-то лучшее?