Священная ночь

Накануне праздника, уж не помню теперь какого, Консул купил двух цыплят и принес домой. Воспользовавшись отсутствием сестры, он решил зарезать их сам. Обычно мы старались избегать даже малейшего намека на слепоту Консула. Но, увидев его на террасе с цыпленком в одной руке и бритвой в другой, я испугалась. Бритва поблескивала на солнце. Консул был крайне возбужден, ему не терпелось отрезать цыплятам головы. Я предложила ему помощь. Он отказался. Присев на корточки и придавив крылья цыпленка ногой, левой рукой он пытался схватить его за горло, а правой — прирезать. Цыпленок взметнулся, обрызгав стены и одежду Консула кровью. Пока он трепыхался в углу, Консул, довольный собой, весь в поту, не помня себя от радости, принялся за второго цыпленка. Сделав слишком резкое движение, он порезал бритвой указательный палец левой руки. Все вокруг было залито кровью. Консул замотал палец носовым платком. Ему было очень больно, но он и виду не подавал. Радость его заметно поубавилась. Успех оказался неполным. Смывая кровь с террасы, я вдруг почувствовала запах райского благовония, маленьких кусочков черного дерева, которые обычно жгут по праздникам. Вслед за запахом в памяти всплыли праздничные картинки, зазвучала музыка. Наверно, мне было три или четыре года. Отец держал меня на руках и, слегка раздвинув мне ноги, протягивал тому, кто совершал обряд обрезания. Мне вспомнилась кровь, резкий, но ловкий жест отца, рука которого оказалась в крови. На моих ногах и белых шароварах тоже остались пятна крови.

То было запятнанное кровью и сдобренное благовониями воспоминание. Я усмехнулась при мысли о безумии упрямого отца, ввергнутого в пучину несчастья. И невольно потянулась рукой к низу живота, словно желая удостовериться в чем-то, затем снова принялась мыть террасу.

Консул сам забинтовал палец. Несмотря ни на что, он гордился собой. А я все посмеивалась при мысли о нелепости положения, в которое попал мой отец. Консул тем временем молча страдал, полагая, что выиграл, бросив вызов своей слепоте.

В доме царила странная атмосфера подозрительности и в то же время соучастия. Меня все более затягивала драма, истоки которой уходили в давние времена. Я была тем самым персонажем, которого недоставало в пьесе, разыгрывавшейся в этом доме, как на сцене. Я явилась в тот момент, когда конфликты были уже исчерпаны, а драма превращалась в шутовскую трагедию, когда смех мог смешаться с кровью, а чувствам грозила погибель из-за путаницы, неразберихи, порочной извращенности. Я дошла до того, что стала сомневаться в родственных связях между Сидящей и Консулом — братом и сестрой на театральных подмостках, тенями, возникшими из глубин ночи, оскверненной блевотиной ущербной души. Не исключено, что все было только игрой, где жизнь заняла место бутафории, стала частью фольклора. Сидящая вполне могла сойти за профессиональную сводницу, а Консул - за извращенца, изображающего слепого, я же стану для них идеальной добычей, загнанной на самый край обрыва, — да, и такое рисовалось моему воображению!.. Долгое время меня окружали ложь и притворство, думала я, так что нечего строить иллюзии, наверняка и теперь я оказалась замешана в странном, а возможно, и грязном деле. И я решила удвоить бдительность, принять необходимые меры, чтобы в нужный момент достойно выйти из игры или же, если понадобится, спастись бегством. Для этого следовало получше ознакомиться с окружающей обстановкой и действующими лицами.

Прибирая в комнате Консула, я внимательно присматривалась к находившимся там предметам и незаметно стала изучать содержимое шкафа. Прежде я ни разу в него не заглядывала. С одной стороны я увидела аккуратно сложенную одежду, с другой — несколько ящиков, наполненных множеством всяких вещей; в верхнем лежали связки ключей, большей частью покрытых ржавчиной: старые или попросту сломанные ключи, задвижки, почерневшие от пыли, которая накапливалась после неоднократных смазок, гвозди самых разнообразных форм и размеров.

Осторожно задвинув этот ящик, я наугад открыла другой. Там было собрано около двадцати часов, все они шли, только время показывали разное. То была маленькая фабрика времени, логики которой я не понимала. Одни часы были золотые, другие — серебряные.

Следующий ящик заполняли всевозможные очки и монокли. Солнцезащитные очки, очки с диоптриями, очки без стекол или со сломанной оправой. В глубине лежала пачка связанных листочков. То были рецепты окулистов, счета оптиков, рекламные проспекты, обещавшие улучшение зрения. Даты на них стояли давнишние.

Я продолжала поиски, пытаясь установить связь между содержимым различных ящиков. Открыла еще один. Он был обит вышитой тканью. На ней старательно были разложены несколько открытых бритв; их лезвия блестели. А рядом в какой-то склянке плавал в желтоватой жидкости бараний глаз. И этот глаз смотрел на меня. Можно было подумать, что он живой, сторожит здесь бритвы. К горлу подступила тошнота, и я потихоньку задвинула ящик.