Священная земля

“Нет, если ты этого не позволишь”, - сказал Менедем. “Что меня беспокоит, так это товары на этой агоре. Я не вижу ни одной вещи, которую я хотел бы забрать отсюда ”. Он щелкнул пальцами. “Нет, беру свои слова обратно - там был один очень симпатичный мальчик”.

“О, иди вой!” Соклей сказал ему. Красота мальчиков притягивала его взгляд, но точно так же, как могла бы притягивать красота прекрасного коня. Он восхищался, не желая обладать. Когда он думал о таких вещах, он задавался вопросом, было ли это потому, что его так полностью игнорировали, когда он был юношей. Может быть, жало того унижения все еще оставалось с ним.

Менедем, напротив, имел свое имя и обычные эпитеты - МЕНЕДЕМ КРАСИВЫЙ, или МЕНЕДЕМ ЛУЧШИЙ, или МАЛЬЧИК МЕНЕДЕМ САМЫЙ МИЛЫЙ - нацарапанные на стенах по всему Родосу. Он знал, что Соклей этого не сделал - он вряд ли мог не знать. Большую часть времени, как и сейчас, он был тактичен: “Ну, моя дорогая, я случайно обратил на него внимание. Но у него, вероятно, нет чести - просто еще один маленький негодяй с широкой задницей ”.

Как ни странно, это заставило Соклея захотеть защитить мальчика. “Ты ничего о нем не знаешь”, - сказал он.

“Нет, но я знаю этот тип”, - ответил Менедем. “Некоторые люди вот так наслаждаются своей красотой”, - он снова щелкнул пальцами, - ”потому что им больше нечего тратить”.

“Хех”, - сказал Соклей.

“Что? Ты думаешь, я шучу?” Спросил Менедем.

“Нет, моя дорогая, вовсе нет”, - ответил Соклей. Когда они оба были юношами, когда Менедем купался во внимании, в то время как у него его не было, Соклей сказал себе, что у его двоюродного брата есть только красота, через которую нужно пройти, и к тому времени, как он вырастет, он будет никчемным. Он был неправ, но это не означало, что он не утешал себя этим.

Они вернулись к Афродите    . Одна из тех огромных летучих мышей пролетела над головой. Менедем сказал: “У него острый нос, совсем как у того симпатичного мальчика, которого я видел. Как ты думаешь, летучие мыши называют друг друга красивыми?”

Соклей обдумал это, затем покачал головой. “Я полагаю, что ты очень странный, раз задаешь подобный вопрос”.

“Что ж, спасибо тебе!” - сказал Менедем, как будто Соклей похвалил его. Они оба рассмеялись.

Некоторые матросы отправились в Курион, чтобы напиться. Впрочем, Диоклу не составило труда их разыскать. “Я и не думал, что мне это удастся”, - сказал он, когда работа была закончена. “Никто не хочет застрять в таком жалком местечке, как это”.

Это прекрасно резюмировало представление Соклея о Курионе. Он был рад, когда торговая галера покинула город рано утром следующего дня. Конечно, она остановилась бы на ночь в каком-нибудь другом маленьком кипрском городе, возможно, еще менее привлекательном, чем Курион, но он решил не зацикливаться на этом.

Диокл медленно, лениво греб для людей на веслах - не было ни малейшего ветерка, о котором можно было бы говорить, - когда матрос указал на берег в нескольких плетрах от нас и спросил: “Что они там делают?”

Соклей посмотрел в направлении утесов к западу от Куриона. Процессия маршировала вдоль высот. Нет, маршировали не все, ибо одного связанного человека неуклюже и неохотно тащили к краю утеса. По Соклеосу пробежал лед. Его голос дрожал, когда он позвал: “Ты видишь, Менедем?”

Его кузен опустил голову. “Я понимаю”. Его голос звучал совершенно мрачно, продолжая: “Что ж, теперь мы знаем, насколько серьезно жрецы Аполлона Хилата относятся к игре с прикосновением к своему алтарю”.

“Да. Не так ли?” Соклей наблюдал - не мог перестать наблюдать, как бы ему ни хотелось отвернуться, - как процессия достигает места, где земля уступает место воздуху. Акатос лежал достаточно далеко в море, чтобы все происходящее на берегу происходило не только в миниатюре, но и в жуткой тишине. До ушей Соклеоса доносились только шум волн, бьющихся о корпус корабля, и равномерный плеск весел, опускающихся в воду и выходящих из нее.

Что они говорили там, на вершине утеса? Проклинали ли они связанного человека за осквернение божьего алтаря? Или они - что еще хуже - сочувствовали ему, говоря, что очень жаль, что его поймали, но теперь он должен заплатить за это цену? Как и в случае с Фукидидом, который записывал речи, которых не слышал, Соклею пришлось решать, что было наиболее правдоподобным, наиболее подходящим к случаю.

Затем, внезапно, без того, чтобы Соклей мог толком разглядеть, как это произошло, связанный человек полетел со скалы. На мгновение сцена на берегу перестала быть безмолвной. Крик ужаса и отчаяния мужчины донесся до "Афродиты" через стадионную толщу морской воды. Он оборвался с ужасающей внезапностью. У подножия скал его изломанное тело лежало так неподвижно, как будто в нем никогда не было жизни. Довольные хорошо выполненной работой, люди Куриона, которые предали его смерти, вернулись к храму, чтобы заняться другими важными делами, которые у них были в тот день.