Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России

«Вы до завтра оставьте бумаги у меня, я их прочту. Теперь же мне скажите, как там живет Преосвященный Фаддей, как себя чувствует, как относятся к нему верующие? Он ест что-нибудь?» Не ожидая моего ответа, Патриарх продолжал: «Знаете ли вы, что владыка Фаддей святой человек? Он необыкновенный, редкий человек. Такие светильники Церкви – явление необычайное. Но его нужно беречь, потому что такой крайний аскетизм, полнейшее пренебрежение ко всему житейскому отражаются на здоровье. Разумеется, владыка избрал святой, но трудный путь, не многим дана такая сила духа. Надо молиться, чтобы Господь укрепил его на пути этого подвига». Здесь Патриарх встал, подошел к книжному шкафу, что-то там поискал, в раздумье широко развел руками.

«Я хотел было прочитать вам письмо Преосвященного Кирилла [Смирнова]; они ведь вместе с владыкой Фаддем прошли несколько тюрем и этапов… Где же оно?.. Ах, да… Ну, все равно, я помню и так…» И Патриарх рассказал мне два эпизода из монашеских добродетелей владыки Фаддея, приведших Преосвященного Кирилла в трепетное изумление. Святейший Патриарх говорил все это медленно, низким голосом, с расстановкой, как это бывает всегда, когда человек хочет сказать что-то очень важное. В его голосе слышались живые, взволнованные ноты, и светлые глаза, освещенные падавшим на его лицо солнечным лучом, с видимым любопытством обратились на собеседника. Патриарх был задумчив и величав, симпатичная улыбка придавала его словам задушевность. Я отчетливо помню этот момент. Среди многих томительных обязанностей нашего скучного мира такие минуты запоминаются на всю жизнь. И сама обстановка, возвышающая и волнующая душу, располагала к такой тихой, удивительной беседе. Я слушал и в душе удивлялся: как это верховный руководитель Церкви, убеленный сединами величавый Патриарх свободно и задушевно ведет беседу с незнакомым человеком? И ведь это не из пустой галантности воспитанного человека и не из горделивого, показного и снисходительного великодушия. Беседует мудрец, черпающий из своей сокровищницы. Прикосновение к любезному его сердцу воспоминанию наполняет его душу восторгом, который он хочет передать собеседнику, чтобы и его душа загорелась таким же восторгом.

Мне хотелось о многом спросить Патриарха, – так располагала к вопросам задушевная обстановка беседы, но я не мог нарушить этикета: таким людям вопросов не задают.

Затем Его Святейшество спрашивал меня об обновленческом епископе Анатолии [Соколове], сказал мне, что он ставленник его, Патриарха; наконец, после других церковных вопросов, спросил меня, как и где похоронены архиепископ Митрофан [Краснопольский] и епископ Леонтий [фон Вимпфен], есть ли следы их могил. Я ответил все, что знал со слов других.

Патриарх пригласил моих спутников. Они вошли. Его святейшество поднялся из кресла, я тоже встал. Вся остальная часть беседы и прошла стоя. Преподав вошедшим благословение, Патриарх сказал: «Я одобряю вашу жалобу во ВЦИК. Конечно, обольщаться не следует, надежд мало, можно сказать, почти нет, но это не должно нас останавливать и разочаровывать. Мы должны все время держать в курсе церковных событий правительство. Обновленцы наглеют, и все, что происходит у вас, происходит по всем городам и в Москве. Конечно, жалоба сама собой, но мы должны непрестанно просить Господа, чтобы Он послал нам Свою милость и избавил бы нас от этого церковного несчастья…»

После некоторой паузы Патриарх продолжал: «Хорошо бы вам попасть с жалобой к Смидовичу. Многие говорят, что он более внимателен и, кажется, не такой уж ожесточенный против Церкви человек… но к нему попасть тоже искусство». Здесь Его Святейшество широко улыбнулся: по-видимому, слово «искусство» ему понравилось своей меткостью и смешением понятий.

Затем Патриарх расспрашивал моих спутников о приходских делах, посещаемости храмов, не преминул сказать о святости владыки Фаддея и, уже благословляя нас, пригласил нас ко всенощному богослужению в соборе Донского монастыря в субботу под Троицу.

На этом окончилась наша аудиенция.