Достаточно сопоставить приведенные места из послания к Евагрию и из творений св. Григория Богослова, чтобы видеть, как чрезвычайно различен способ трактования сравнений у обоих авторов. Что касается первого подобия, то в нем нет совпадения даже в тех трех терминах, на которых основывается И. Дрэзеке: в послании к Евагрию — νους, ένθύμησις и ψυχή, а у Григория Богослова — νους, λόγος и πνεύμα, — этого различия нельзя признать несущественным. Кроме того, и назначение сравнений у обоих авторов не допускает сопоставления их: автор послания к Евагрию доказывает, что в простом и однородном Божестве не может быть деления или сечения, а потому и должно представлять Сына никогда неотлучным от Отца и от Сего последнего — Духа Святого; а св. Григорий Богослов в 22–м слове, напротив, старается доказать единосущие Божественных Лиц. Относительно сравнений в 31–м слове св. Григорий Богослов прямо говорит, что они приводятся им „
В слове же 31–м он делает такой вывод относительно всех анализированных им сравнений: „наконец“, заключил я, что всего лучше отступиться от всех образов и теней, как обманчивых и далеко не достигающих до истины, держаться же образа мыслей более благочестивого, остановившись на немногих речениях“ [498]
. Между тем в послании к Евагрию все взятые сравнения приводятся без всяких ограничений, с полным убеждением, что они вполне пригодны для точного уразумения истины; они являются тем „немногим“·, из которого Евагрий может „познать весьма многое“„для ясного доказательства теснейшего единения Отца и Сына и Святого Духа“.И. Дрэзеке сам сознает что различие здесь чрезвычайное; [499]
но объясняет его тем, что слово 31–е произнесено было св. Григорием Богословом в Константинополе пред пестрой толпой людей различного возраста, звания и степени образования, — здесь у ног его сидели даже его враги; почему в рассуждении относительно высочайшего христианского вопроса, где речь идет о сущности Троичности, он должен был тщательно избегать всего, что могло давать повод к перетолкованиям, устранить выражения, заимствованные из земных отношений, или ограничивать их необходимыми рамками. Иначе дело обстояло в письме к богословски образованному другу и исследователю. Здесь Григорий был уверен, что его слов не перетолкуют; пред ним он мог свободно раскрыть результаты своего богословского размышления в пространных сравнениях, не будучи вынуждаем к тому, чтобы особо указывать на недостаточность в последнем основании какого бы то ни было человеческого чувственного образа. Своего друга он называет вместе с собою τής αληθείας επιγνώμων и в заключении, обрывая речь, указывает на способность его из немногого узнать многое.Эти рассуждения, возможные вообще, в данном случае не могут иметь значения уже по тому одному, что ограничения и оговорки в 31–м слове сделаны Григорием Богословом в таком тоне и в такой форме, что в них необходимо видеть не внешний прием богослова, говорящего при различных условиях и пред разными лицами, а глубокое убеждение его, которое одинаково должно быть высказано им при всяких обстоятельствах, что подтверждает и приведенное выше замечание в 22–м слове, кратко выражающее ту же мысль.
И. Дрэзеке, как мы видели утверждает, что в стихах „О Святом Духе“в сжатом виде повторены почти все сравнения и характерные слова, употребленные в послании к Евагрию. Но приведенный им отрывок из названного песнопения пригоден лишь для доказательства того, что это стихотворение и 31–ое слово, действительно происходят от одного автора: настолько ясно сходство между этими произведениями, как в сравнениях, так и в отрицательном отношении к значению их. Что же касается послания к Евагрию, то и здесь. сходство между посланием и стихотворением св. Григория Богослова заключается только в нескольких отдельных словах (некоторые, впрочем, заменяются: όφθαλμός — πορος, τέμνω — άχέραστος и т. д.). Но св. Григорий Богослов