Святой праведный Феодор Ушаков. Изд. 5-е. 2010

— Существо его расширяется посреди ему подобных, разум его укрепляется с течением различных мнений. Но по единому соединению произвел бы беспрерывный бой о личной пользе и насыщении развратных страстей и вскоре бы невинность пала перед силою или коварством. И так нужны были для поступков его законы, а для сохранения оных начальники!»

Ушаков постукивал пальцами по спинке кресла, выдавая некоторое волнение. С иронией бросил:

— Да начальников-то надо мной и так хватает.

Пустошкин еще раз замахал на него руками:

— Ты опять не о том…

Затем подбежал к столу, налил бокал вина, залпом выпил его и, склонившись, зашептал:

— Федор, ты не представляешь, какая мы сила. — И оглянувшись, зашептал еще тише: — Вице-адмирал Барш, Самойло Карлович Грейг, наш славный предводитель при Чесме, при самом Чернышеве состоящий, флота капитан первого ранга Алексей Григорьевич Спиридов. А обер-цолнер при Кронштадтской таможне, тоже птица немалая. Да уж, если говорить по-дружески, без сокрытия, то сам граф Иван Григорьевич Чернышев во франк-масонский орден входит!

Ушаков не посмеивался. Он и виду не подал, что почувствовал прикосновение к важной тайне. Важной, конечно, хотя Петербург и особенно Кронштадт были переполнены слухами о таинственных масонах. Говорили, что их возглавляет Самуил Грейг, умело вовлекая в свои ряды многих флотских офицеров. Встретился он как-то с одним бывшим учителем из Морского шляхетного корпуса, тот ему намекнул, что их корпус стал гнездом масонов, воспитатели не о деле морском пекутся, а учеников старших вовлекают в таинственную ложу Нептуна. Об этом и спросил Пустошкина, не таясь, в открытую:

— Пошто учителей-то корпусных от дел отрываете? Им бы кадетов учить, а они в песнопения ударились, таинства проповедуют, Нептунами непонятными заделались…

Пустошкин подозрительно посмотрел на Ушакова, но не увидел, по-видимому, в нем шпионских устремлений и, успокоившись, простодушно ответил:

— Конечно же мы желаем действовать среди юношества и посему вербуем педагогов, и не только из Морского, но и из Пажеского корпуса. — Он опять перешел на шепот: — Кураторы Московского университета Мелесиано, Херасков, Голенищев-Кутузов — наши крупнейшие масоны. Ну, а что касается тех, кто в ложе сией Нептуновой большинство составляют, то это моряки, морские офицеры, тебе известные. Наш знак нептуновской ложи — якорь в треугольнике. Я — ученик, то первая ступень в нашей ложе, совершенствует сердце. Товарищ — то вторая ступень, совершенствует ум, а мастер — то высшая ступень — дух. Я, Федор, искренне верю, что надо совершенствовать сердце, ум, дух всем нам.

— Ну, а почему не на виду, почему же все это надо в потаении делать, удалясь от взора всего общества морского?

— Эх, Федор, ну неужели не видишь ты, что люди завистливы, коварны, глупы. Что их вести надо сильною и мудрою рукою.

— Но не монаршья ли это обязанность, а то более — Божий промысел?

Пустошкин вздохнул, он, наверное, и сам колебался, вступая в ложу, убеждал себя, что там должны быть все достойные и порядочные люди, которые продумали смысл жизни и свое место в ней. Потому и на Ушакова наседал, понимая, что он-то и есть самый порядочный и достойный. Не будь его в этом тайном сообществе, Павел бы чувствовал, что оно ущербно и зыбко. Поэтому он просяще и дружелюбно обратился к Федору, не отвечая на вопрос:

— Приходи к нам, не оставайся в стороне, не кажись гордецом.

Ушаков же задумался. Было что-то в этом увлекающе опасное, таинственно грозное, однако неприемлемое для него. В то же время он чувствовал, что открыто и сразу выступать против народившейся в русском военном флоте силы вряд ли стоит. Надо приглядеться, разобраться да и решить для себя, что значит сия ложа Нептуна. Пустошкин же наседал, просил подумать и под конец вечера, выпив еще один стакан вина, резко склонился к нему и горячо зашептал:

— Федор, я тебе покажу тайный красивый обряд. Мы будем посвящать в ложу. Твоя душа будет увлечена. — И, поднеся палец к губам, почти неслышно сказал: — Никому. Завтра в шесть вечера.

Когда он заехал за Ушаковым в четыре часа на следующий день, то был бледен и задумчив, кусал губы. Тихо сказал:

— Федор, я нарушаю завет ради тебя. Но ты друг мне, и я хочу поделиться тайной. Надо, чтобы ты незаметно сел в нашем зале на балконе за драпировкой. А мы будем внизу в зале посвящать в ложу Нептуна Павла Васильевича Небольсина. Еще раз прошу тебя, не обнаруживай себя.

— Может, не стоит, Паша, вон ты как волнуешься, — усмехнулся Ушаков.

— Надо, Федор. Сия клятва и видовище тебя тоже повлекут к свету…

В дом, куда подъехали, вошли с заднего входа. Поднялись по какой-то темной лестнице. Павел шагнул вперед, раздвинул тяжелый занавес и, образовав щель в зал, подвел к ней Ушакова. Шепнул:

— Садись, Федя. Привыкай очами и духом. Что бы ни случилось — молчи. Я за тобой зайду потом.