«Мне посоветовали – и я пошла. Не знаю, что скажет. Кроить или не кроить материал на пальто к зиме. Если скажет "кроить" значит, несколько лет еще поживу». Другая говорит: «Вот, хочу к отцу Серафиму. Что он посоветует. Если б вот мне знать, что все равно муж к той уйдет, я бы аборт сделала…»
Вторая часть людей – это скорбные, их тоже немало, и с каждым днем вырастает число таких посетителей.
Скорбные! Сколько их ходит к старцу! «Сын ворует». «Сын квартиру обокрал». «Дочка побивает мать». «А у меня на отца сын донес». «Вдова я, – рассказывает одна из них, – а дочь у меня в бандитки пошла». «У меня дочь карточки унесла». «А мы 4-й год без площади в сарайчике живем».
«Я слепая, – раздается голос, – сестра меня бьет… Вот добрые люди и привели к старцу…»
Безконечные, безпросветные жалобы на детей: ушли в бандиты, в пьянку, воровство, крадут у родителей, пропивают, бьют… Из приходящих к отцу Серафиму есть верующие, есть суеверные, есть такие, которые только сейчас, с горя, начали искать святое, – и они просят святой воды, маслица, просфоры. Никому здесь в этом не отказывают, и всем этим наделяет их отец Серафим.
Из келлии его выходят, кто с заплаканными, кто с радостными лицами. Но эти люди уже не те, что сюда вошли – мир и умиление светятся в их глазах. «Он посоветовал, – сообщают они, – молиться как за живого. Значит жив». Делятся друг с другом его словами, советами. Отсюда они выйдут уже другими людьми, с надеждой на лучшее, с упованием на помощь Свыше, с решением молиться и терпеть. Эти люди хотят по мере сил, поблагодарить отца Серафима. Они приносят ему деньги, булки, крупу, – у кого что есть. А он, терпеливец и любвеобильный пастырь нашего времени, сразу же отдает полученное дальше и дальше, кому надо, и что надо, отдает.
Смотрела я в его добрые, светящиеся глаза и думала: кажется, – человек, даже великой праведной жизни человек, пусть он земной Ангел, но все же – он рода земного. И ему, как человеку, хоть немного, чуть, изредка, ему надо услышать из уст земного какого-то существа, что-то общее с ним, такое, что совсем близко с его душой. Чтоб тебе не быть только эгоистом в своих переживаниях, его-то душа всегда ответит, – а ты, ты дай ему не только свою скорбь, нужду, просьбу или скудость, даже дар свой вещественный. Нет, ты дай ему по силе твоей и возможности разумения – отдушину и облегчение в его страдании телесном и служении духовном. Как хочется такого человека почтить чем-то очень свойственным его духу, побаловать каким-то для него приятным вниманием – это не то, что влечет его долу, в мир. Его туда ничем уж не повлечешь. Но иногда надо быть и тебе ребенком с такими великими детьми. И такую часть его жизни я силилась до боли, любви и жаления понимать.
Однажды я осмелилась прочитать ему свои духовные стихи – это было в ту пору, когда еще можно было улучить с ним свободное от людей время. Он весь оживился, был очень доволен таким внезапным поэтическим переходом в мир духовный, просил ему переписать. Батюшка был поэт в душе, и лирика была ему свойственна. Слово за слово – мы разговорились об Александре Блоке, который был ему знаком, о самом поэте, которого он запросто называл «Саша Блок».
В конце концов дорогой наш батюшка вечером перешел из своей келлейки в нашу общую комнату, прилег (он не мог почти ни сидеть, ни стоять) на кроватку матери Серафимы-келейницы, – он говорил в этот вечер о том, каким должен быть по существу настоящий писатель, побуждаемый к творчеству действием Духа Святаго Божия. Весь оживился батюшка, и я поняла, что такая внезапная беседа хоть немного освободила его от уз бремени общих несчастий, падений, ужасов, которыми изобилует современная жизнь…
«Здесь слишком много благодати…»
…Утреннее солнце золотило верхушки вырицких корабельных сосен. По улицам, ведущим к храму в честь Казанской иконы Божией Матери, на воскресную службу ручейками стекался народ.
У часовни, где почивают святые мощи преподобного Серафима Вырицкого, стояла особая молитвенная тишина. Перед началом богослужения прихожане и паломники делились с великим старцем своими сердечными тайнами. Неспешной молчаливой вереницей входили они в часовню, возносили свои нехитрые прошения, прикладывались ко святыням. Выходили утешенными и умиротворенными. Было видно, что в этот день милосердый Господь, по молитвам великого русского святого, щедро одаривал всех Своими небесными посещениями.
Благостную тишину внезапно нарушил звероподобный рев: «Здесь слишком много благодати! Ненавижу Серафима Вырицкого, ненавижу! Не хочу, не хочу сюда…»
Возмутительницей спокойствия оказалась довольно молодая женщина вполне интеллигентного вида, которая остановилась на пороге часовни. Какая-то неведомая сила не позволяла ей войти внутрь. Несомненно было одно – через нее говорила преисподняя. Искаженное лицо несчастной выражало одновременно страх и злобу. Успокоилась она только после того, как ее отвели на значительное расстояние от места, где покоятся мощи преподобного…