Святой преподобный Серафим Вырицкий и Русская Голгофа

Свой срок я отбывал от звонка до звонка и освободился в конце августа 1954 года. Был знаком со многими узниками Озерлага, освободившимися и в последующие годы. Знаю точно, что никаких существенных изменений в этой адской системе не происходило», – заключает Евгений Александрович.

Профессор Юрий Константинович Герасимов – ведущий научный специалист Института русской литературы Российской Академии Наук (Пушкинский Дом). Он находился в лагере с таким же режимом содержания, в одно и то же время с отцом Алексием Кибардиным. Нелегко вспоминать ему о том страшном времени – на глазах против воли появляются слезы:

«К началу 50-х годов в России, под непосредственным руководством Берии, было построено 12 лагерей особого типа. Создавались они по проекту эсэсовских концлагерей самого нечеловеческого режима. Названия у них были как бы романтическими: Камышлаг, Речлаг, Горлаг, Озерлаг, Песчанлаг, Берлаг, Минлаг и другие. Сегодня от одних этих слов сотрясается мое сердце. Сколько светлых людей поглотила эта сатанинская система, сколько загубила душ… Кстати, это были шифрованные названия – в Речлаге не было никаких рек, как в Камышлаге не было камышей.

Я был заключенным Минлага, лагеря того же типа, что и Озерлаг, в котором пребывал отец Алексий Кибардин. Это известно мне точно, так как между этими лагерями существовала определенная миграция – заключенных время от времени перемещали из лагеря в лагерь. На пересылках приходилось слышать: "Не дай Бог, если попадешь в один из зоопарков Берии!"

В барак помещалось около 400 человек. Это были длинные одноэтажные здания с одним центральным входом и двухъярусной системой коек. Рядом с лагерем стояла воинская часть, состоявшая из отъявленных головорезов, такими же были и надзиратели. В заключенных постоянно воспитывали самые нечеловеческие чувства, натравливали друг на друга. Об этом, собственно, писалось уже достаточно.

Однажды нас заставили выкопать поблизости от лагеря огромный котлован, никто не знал, для чего это делается. Впоследствии оказалось, что, в связи с начавшейся "холодной" войной, мы подлежали немедленному уничтожению, в случае начала реальных военных действий. Время от времени нас поднимали по тревоге и выгоняли из лагеря к этому котловану, безжалостно избивая прикладами, кололи штыками, травили овчарками. Всех выстраивали на краю котлована и имитировали сцену расстрела. Словами все это не передать – некоторые падали, некоторые заливались слезами… Потрясение было не из легких. Все были запуганы до самой крайней степени.

Хочу поведать несколько слов о религиозной жизни. Надо сказать, что она, с Божией помощью, тихо-тихо теплилась, но шла катакомбным образом. Уголовники могли собираться целыми стаями, но стоило собраться вместе двум-трем православным, как сразу же "стучали". Священники были осторожны до крайности, никому не хотелось подвергаться дополнительному наказанию. Редкие верующие ходили к батюшкам на исповедь по одному, говорили шепотом, постоянно озираясь вокруг. В праздники мы также шепотом, а иногда и про себя, в глубине сердца, пели тропари и кондаки. Упаси Господь, если кто-то услышит! Карцер был неизбежен. Там могли оставить без белья, не топить, не кормить или, в лучшем случае, посадить на штрафной паек…»

Родные протоиерея Алексия Кибардина рассказывают:

«Заключенные лагеря, где находился батюшка, работали на лесоповале. Ввиду преклонного возраста отца Алексия и его болезненности, как правило, он или нес обязанности дневального по бараку – мыл полы, выносил "парашу", поддерживал огонь в печи, или подбирал сучья на лесоповале. И вот однажды не выдержало сердце старого пастыря – с несколькими верными заключенными он тайком ушел в тайгу, где отслужил короткий молебен о здравии томящихся в неволе и скорейшем их освобождении. В тех условиях это было подлинным подвигом. Ведь донос последовал незамедлительно. Лагерное начальство, учитывая старческий возраст отца Алексия, "милостиво удостоило" его "всего" семи суток пребывания в холодном карцере…»

Уникальным документом-памятником являются письма отца Алексия Кибардина к родным из мест заточения. По ним несложно изучить географию Озерлага. Тайшет, Чуна, Шиткино, Чукша, Алзамай, Ново-Чунка, Невельская – вот названия, которые значатся в обратных адресах на конвертах. Как и других священников, батюшку Алексия неоднократно перебрасывали из лагеря в лагерь. Это была умышленная травля, санкционированная лагерным начальством. Вот что пишет сам отец Алексий:

«Этапы – такая тяжелая вещь, что и представить Вам трудно, особенно, когда этапируемый еще и инвалид и нагружен своими же вещами, как верблюд. Прибудешь на новое место, временно приходится быть и без постели, и без определенного места, правда, временно, но все же неприятно…» (письмо от 8.04.1955 года).

За четыре года (с апреля 1950 года по январь 1954 года) удалось отправить лишь пять писем. Вот только несколько строк из первого письма: