Святослав

– Против такого оружия ромеям не устоять, – сказал он. Они вернулись в хижину и сели у очага поесть. Увидав за очагом на уступе, среди богов, оберегу отца, которую Ант всегда брал на брань, Микула взял ее в руки. Это была вылитая из серебра, порядком стершаяся, покрытая прозеленью фигурка женщины с вытянутыми вдоль стана руками, маленькими грудями и крошечными ножками. Голова женщины заканчивалась колечком, в него была продета цепочка, которую надевали на шею.

Сколько рук держало эту фигурку?… Ее носил на шее, уходя на брань, отец, носил дед Улеб, прадед Воик, а может, и далекие пращуры. Делалось это недаром: фигурка изображала Мокошу, богиню плодородия, дававшую людям рождение, хлебу – рост, земле – плоды, всему сущему – жизнь. В далеких походах, как рассказывал когда-то Микуле отец, Мокоша напоминала о родной земле и, как богиня этой земли, оберегала того, кто ее носил.

Микула взял фигурку, бережно вытер и долго глядел на нее, угадывая в ней черты Мокоши, потом надел на шею, под сорочку. Пусть оберегает его!

И вышли из селищ над Днепром мужи и юноши одного из древних Полянских родов. Кто с мечом и щитом, кто с копьем и луком, кто с одним топором, а у Микулы, сына старейшины Анта, были древние, дедовские шлем, меч и щит.

Перед ними стелилась далекая, трудная дорога, сначала -в Киев, а дальше – на ромеев. Они знали, что многие не вернутся с брани, как это неизменно бывало до них и будет после них, но не сетовали, не тужили, а шли на войну, как на тяжкий труд.

И когда за вершинами гор скрылись родные землянки и хижины, кто-то затянул, а другие подхватили:

Широкий Днепр наш, Дунай глубокий, Мосты поставим через все море, Главу отрубим царю ромеев, Принесем дому и честь и славу…

В эту пору по всем дорогам Русской земли, а часто и без дорог, по всем рекам, что текут с севера на юг, а подчас и волоком от одной реки к другой спешило пешком, на конях и на лодиях великое множество таких мужей и юношей.

Русь поднималась против ромеев.

4

В Киеве воины земель русских останавливались в предгра-дье, на Подоле, по всей Оболони; немало их – благо стояло ведро – дневало и ночевало у Почайны и Днепра.

Микуле повезло. Придя в Киев вместе с любечанскими во-ями земли Черниговской ранее воев иных, дальних земель, он нашел себе приют в предградье, у кузнеца Мутора.

Немало чудес довелось повидать Микуле в корчийнице Мутора, который справедливо считался лучшим кузнецом предградья. Он варил железо, медь, серебро, делал любую кузнь – мечи и шлемы, миски и братины, гривны и перстни; его даже называли вещуном – кудесником.

А какой на самом деле был кудесник Мутор? Большая семья: жена Талка, два сына, две дочери – все они ютились в тесной хижине, спали вповалку на земле. Сам Мутор и работал и ночевал в корчийнице, подле кузнечного меха. И все же он дал Микуле уголок рядом с собой, беседовал с ним тепло, душевно.

В корчийнице Микула внимательно приглядывался ко всему, частенько и помогал Мутору. Было что-то таинственное, непонятное в сверкающих искрах, которые вырывались из-под меха и растапливали железо, серебро, медь. Широко раскрыв глаза, глядел Микула на Мутора, когда тот цедил из ковшика в форму жидкий металл, а позже вынимал оттуда гривны, перстни, лунницы.

И все, все вокруг казалось странным и непонятным для Микулы, который жил до сих пор вдали от Киева, в веси над Днепром, – и предградье, и Подол, и Гора. Выйдя из корчий-ницы, он часто стоял и смотрел на Гору, на крутые склоны, вал, стену с башнями.

Выходил из кузницы и Мутор.

– Что, Микула, на Гору глядишь?

– Да вот гляжу и думаю: что там? Мутор улыбался.

– Там, на Горе, за частоколом, валом и высокими стенами, живет князь с дружиной, боярами, воеводами. Туда, Микула,-попасть нелегко – есть земля, есть Гора, а мы живем в предградье, между небом и землей…

– А как бы мне туда попасть, на Гору? – спрашивал Микула. – Мой сын Добрыня – дружинник у князя, да и дочку давно когда-то взяли на княжий двор.

– О Добрыне узнать нетрудно, – ответил Мутор, – сходи на торг – там всех дружинников знают.

– Что же ты замолчал, Мутор? Разве княжьи дружинники недобрые люди?

– Дело не в том, – промолвил Мутор, – что дружинники плохие люди, только, видишь ли, их очень недолюбливают у нас в предградье. Что делает княжья дружина? Спит, ест да еще пьет меды из княжьих медуш. Впрочем, – добавил он, -теперь и ты дружинник…

Микуле стало горько от этих слов: ведь он шел не ради еды и питья.

– Это я пошутил, – поправился Мутор, заметив, как съежился Микула. – Ты, брат, не дружинник, а воин. Я тоже, если понадобится, стану воином. А дружинником не хочу – негоже мне ходить за данью…

В это время на Боричевом взвозе появились дружинники, и Микула с Мутором долго смотрели, как они спустились к Днепру и стали купать лошадей.

– Добрыню ты разыщешь, – повторил Мутор. – Ступай на торг, спроси. Вот дочь найти труднее – князей много, и у каждого дворов немало.

– Княгиня Ольга ее взяла…