Святослав, князь курский

В 1117 году сын великого князя, Андрей Владимирович, сведав о том, что у половецкого хана Тугуркана есть внучка-красавица, просил отцовского благословения жениться на ней и, получив, послал сватов в Степь. Тугоркан также искал способа помириться с Владимиром Моно-махом, чтобы не нести притеснений от русских князей, поэтому с радо-стью принял послов и выдал внучку за Андрея. Свадьбу играли в Киеве, куда прибыли как родственники великого князя, так и родственники хана Тугуркана. Вновь все вместе сидели за пиршеским столом, вновь клялись в любви и вечном мире, в помощи друг другу. На радостях Владимир отдал молодым в вено[71]

Владимиро-Волынское княжество, стол которого после смерти Романа Владимировича оставался свобод-ным. Произошли незначительные подвижки и на других княжеских сто-лах, подвластных киевскому князю: так Глеб Владимирович был пере-веден из Смоленска в Переяславль. Но в Черниговском княжестве все оставалось по-старому: Давыд Святославич, изрядно постаревший, час-то болевший и редко покидавший свою опочивальню, даже и слышать не желал о выделении уделов сыновьям и племянникам.

В 1122 году дочь Мстислава Владимировича и внучка Владимира Мономаха, Добродея, была отправлена в Константинополь с великим посольством для сочетания законным браком с императором Византии. Посольство возглавил епископ киевский Никита. Император Иоанн с великой честью, как впоследствии напишет в своем «Слове» Никита, поставленный митрополитом, принял невесту и посольство и вскоре обвенчался с Добродеей при большом стечении священников и народа в константинопольском соборе Богородицы.

В этом же году сначала сам Мстислав Владимирович Новгород-ский женился на дочери новгородского посадника Дмитрия Завидича, Любаве, вдовствующей красавице с голубыми, словно новгородские озера, глазами и золотыми, как пшеничное поле в пору вызревания, во-лосами. Затем женил сына своего Всеволода на дочери тысяцкого Мо-гуты, девице Вере, покорившей князя своей северной холодной красо-той. Венчания происходили в храме новгородской Софии при епископе и всем клире новгородском. Свадьбы были такие пышные и громкие, каких до этого тут никогда не бывало. Новгородцы, перепившись, не только устраивали шумные драки, до которых они были мастера и охотники, но и чуть посад свой не спалили в своей пьяной бесшабашно-сти.

Вот такие события произошли в княжествах Руси до 1123 года. И о них Святослав Ольгович узнавал то от сновавших туда-сюда княжеских посланцев, то от торговых гостей, то от калик перехожих да слепых гус-ляров, неизвестно какими ветрами заносимых на черниговский княже-ский двор, а чаще на торжища городские. Если в детинце, в княжеских хоромах жизнь отличалась тихостью да степенством, а то и сонным со-стоянием — даже челядинцы тенями скользили, стараясь избежать шума, то на городском торжище жизнь бурлила постоянно. Купцы и их по-мощники во все горло нахваливали свой товар, желая не только его продать побыстрей, но и взять за него красную цену. От них не отстава-ли местные ремесленники, предлагая горожанам и их гостям плотниц-кие принадлежности, горшки, сапоги, бочки, корчаги, ковши да ендовы — словом все то, чем были богаты и рады поделиться. Тут же разбитные торговки просили сбитня горячего откушать да пирогов сдобных отве-дать. Пироги и впрямь были с пылу да с жару: пар над ними так и вился, дразня вкусными запахами.

«Кому пирогов с требухой?» — неслось с одной стороны торговой площади. — «А кому с капустой или творогом?» — доносилось с другой. Но их тут же покрывал зычный глас: «Сбитень! Сбитень!»

Нередко среди торговых рядов можно было увидеть бродячих ско-морохов, водивших на цепи ученого медведя, плясавших и распевавших срамные песенки на радость горожанам. Бабы плевались, слушая их: «Охальники срамные!» — но расходиться и не думали, только спешили отогнать подальше вездесущих ребятишек: «Кыш, окаянные! Еще на-слушаетесь». А вот воле слепого гусляра, певшего глухим и скрипучим от старости голосом под перебор струн сказ о князе киевском Владими-ре Красное Солнышко и его богатырях, побеждавших ворогов земли Русской, стояли тихо, словно вдруг замерев в удобной позе. Только уголки платов своих нервно перстами теребили, да время от времени неслышно губами шевели. То ли беззвучно повторяли про себя услы-шанный сказ, то ли пересохшие губы, чтобы не потрескались от внут-реннего жара, слюной смачивали, охлаждая.