Святые грешники

Выступил и гость из России. Сказал так торжественно, что все слушали стоя.

— Я видел сегодня, — говорил московский гость, — все знаки казахской государственности и понял, что казахский народ вырос ментально до собственной государственности. То, что так и не смогли сделать те же уйгуры в Синьцзяне Китая, дунгане, чеченцы в России. И прочие курды… Как бы мы ни говорили, а Назарбаев, президент ваш, — молодец! Все-таки сумел сохранить единство страны. А это уже большое дело!

Все выпили. Разом. И советник начал подначивать его, Амантая. Мол, ты сказал сегодня такую прекрасную речь. И только на десятой минуте этой цветистой красивой речи вспомнил президента? А хитер ты, брат. Хитер!

На что он ответил ему:

— Знаешь! Он поедает наше время! То время, за которое мы могли бы сделать столько нужного для республики.

Потом он выпал из общего разговора. Стал беседовать с бывшим сотрудником администрации президента Бауржаном. О вере. Об исламе. Оказалось, что его старый знакомый давно уже исповедует суфизм. И в Алма-Ате есть группа людей, интеллигентных и интересных, которые работают над собой в этом мистическом направлении…

Пока они так беседовали, скульптор принялся поносить недавно сбежавшего из страны «Ушастика» — банкира Мухтара Аблязова:

— Украл, сволочь, пол-Казахстана! И удрал! — пьяно вопил тот.

Разговор притих. Но Бауржан разрядил обстановку, тихо заметив:

— Сказал имам Газали, да смилуется над ним Аллах: «Когда ты видишь человека, который подозревает плохое в людях, изыскивая в них недостатки, знай, что он сам в душе плохой и это дает о себе знать скверна его души. Он так делает потому, что смотрит на людей через призму своего внутреннего состояния. Верующий же любит искать для людей оправдание. А двуличный, наоборот, чувствует удовлетворение от грехов других. Сердце верующего благожелательно настроено в отношении всех».

Так сказал Бауржан.

Разошлись они далеко за полночь.

* * *

Вернувшись к себе, Амантай включил телевизор. Шли новости. Диктор, покончив с юбилеем, сообщил, что на западе Казахстана начались беспорядки. Полиция применила оружие:

— Десять человек убиты. Семьдесят пять ранены.

IV

Как яркий цветок посреди выжженной солнцем серой пустыни, возвышается мавзолей Ходжи Ахмета Яссауи над степными, захватывающими дух просторами. Величественное здание с ребристым голубым главным куполом медленно плывет навстречу автомобилю. Мощный портал будит, задевает в душе Амантая какую-то ностальгическую струну. И он силится понять, в каком давнем сне он видел эту картину — плывущий на фоне неба мавзолей.

И когда они медленно по бетонной дорожке идут от автостоянки, он вспоминает.

Много лет назад, в пору его юности, сюда, в Туркестан, привозил его дядя. Они возвращались с Иссык-Куля на машине. И не поленились сделать такой длинный крюк.

Мощный и прочный серый каменный портал высотой почти сорок метров произвел на семнадцатилетнего Амантая гнетущее впечатление. Каменный, темный куб, весь ободранный, тяжелый, был символом запустения.

Сейчас прямоугольный ансамбль мавзолея великолепно отреставрирован и обложен голубой плиткой со сложным орнаментом. Расписан арабской вязью.

Разноразмерные голубые купола сверкают на ярком солнце.

В здании чисто, прохладно. Шагая из одного помещения в другое, они скоро оказываются в центральном зале — казандыне, названном так по стоящему здесь огромному бронзовому казану (котел использовался для торжеств и разного рода церемоний).

Тут-то Амантай Турекул спросил Бауржана (разговор шел об Аль-Газали):

— И откуда ты столько знаешь? Как сам пришел к суфизму? К его основателю?

Миниатюрный тихий, спокойный Бауржан ответил казахской пословицей:

— Акыл — дария, алсан да таусылмайды, жер-жер казыка, саусан да таусылмайды. (Земля — сокровище, сколько ни бери, не истощается, ум — река, сколько ни черпай — не исчерпается.) Так и мудрость человеческая не исчезнет, пока есть те, кто ею интересуется. Понимаешь, ислам к тому моменту, когда на сцене появился Аль-Газали, превратился в нечто раз и навсегда данное, застывшее. Но этот великий арабский подвижник, которого не зря прозвали Мухиэддином — оживителем религии, вдохнул в него новую жизнь. Он, можно сказать, одухотворил прежде безжизненные, оторванные от духа суннитские обряды и заявил, что в каждом обряде обязательно должно быть внутреннее чувство. Так он соединил, свел вместе суфизм и шариат. Великий был человек! — смиренно вздохнул Бауржан. — Поэтому суфизм с ним обрел новое дыхание. Эта мистическая, самая сокровенная часть ислама.

— Ну, это вообще! А вот скажи, чем славен Ходжа Ахмет Яссауи? — продолжил расспросы Амантай.

— Кто? Абу Хамид Мухаммад аль Газали? — не расслышал его собеседник.

— Нет! Наш святой!