Если бы нужно было описать доктора Тэнзи Бринклоу одним словом, это слово было бы «вежливая». А если можно было бы добавить еще одно, им стало бы «ужасно». Ее родители, более британцы, чем сами британцы, полагали, что вежливость – главная добродетель. К прочим относились аккуратность, скромность и хорошая дикция (чтобы оградить маленькую Тэнзи от ленивых гласных одноклассников, ее ждали частные уроки ораторского искусства). И хотя первый бал Тэнзи остался в далеком прошлом, в некотором смысле белые атласные перчатки (с жемчужными пуговками у локтя) она так и не сняла.
Вежливая, нетребовательная улыбка и столь же вежливый понимающий кивок стали для нее настолько привычными, что именно так – около шести лет назад – она отреагировала на сообщение мужа о скором разводе. Джонатан вывалил эту новость на нее сразу после того, как они устроились в креслах самолета, уносящего их на Фиджи, в двухнедельный семейный отпуск, и девочки полностью погрузились в систему развлечений самолета.
– Дорогая, – сказал он, взяв Тэнзи за руку, – я решил, что, наверное, будет лучше сказать тебе об этом сейчас, чтобы ты успела привыкнуть к этой мысли. Когда мы вернемся, я съеду. Я ухожу от тебя.
Он все уже обдумал, сообщил муж, и напомнил, что, когда они пару лет назад купили новый дом, тот был записан полностью на ее имя. Очевидно, что легче и разумнее всего будет, если ей достанется семейное гнездышко, а ему – квартира в городе и дом на побережье, хотя она с девочками сможет использовать пляжный домик в любое время, конечно, уведомив его не позднее, чем за две недели. Что касается движимого имущества – а его было немало, – он решил, что раздел 60 к 40 в пользу Тэнзи будет справедливым, учитывая, сколько лет она не имела собственного дохода, потратив это время на воспитание их детей. Есть ли у нее вопросы? Вопросы? Они мелькали в ее голове, как золотые рыбки в бассейне.
Как долго он все это планировал? Записать дом на ее имя – разве это было не для налоговой? Или он уже тогда знал, что собирается уйти? Замешана ли здесь другая женщина? О боже, или это другой
– Коктейль? – предложила девушка.
И Тэнзи выдавила в ответ вежливую улыбку.
– Благодарю, – произнесла она.
Все время, проведенное на Фиджи, Тэнзи чувствовала себя так, словно получила сотрясение мозга. Она проводила долгие, однообразные дни на белом, как на открытке, песке, глядя, как ее девочки плещутся в бирюзовых, как на открытке, волнах. По вечерам она пила пина коладу и курила гвоздичные сигареты, хотя ни то, ни другое ей не нравилось как до поездки, так и после. А затем с обычной тщательностью собрала весь багаж, и они отправились домой, ее муж переехал, а муж Хиллари – терапевт – прописал ей таблетки, чтобы снять остроту переживаний. Вот только ушла не острота, а глубина. Все годы после развода Тэнзи жила – как она поняла после – будто в голографическом пазле, в странном месте, где трехмерность – это просто иллюзия. И лишь в последние полгода, с тех пор, как встретила Саймона Пирса, она ощутила, как что-то просыпается в такой глубине, о которой она успела позабыть.
Саймон был медбратом. Акушером, если быть точнее. В синей форменной рубашке и брюках, с новорожденным ребенком на руках, он представлял собой головокружительную смесь мужественности и чувствительности. Он был младше нее на пятнадцать лет, и у него не было дома, лишь крошечная, ничем не примечательная съемная квартирка в шаговой доступности от его любимого книжного и лучшего в городе артхаус-кинотеатра «Орион». Машины у него тоже не было, и ездил он на мотороллере, за который, по собственному признанию, еще полностью не расплатился. Тэнзи все еще хотелось рассмеяться при мысли, что единственной по-настоящему ценной вещью у Саймона была его первоклассная итальянская кофемашина.