Свидетель

Вдалеке в сторону столовой прошла ничего не подозревающая Варя. Как всегда, воздушная, светлая, будто солнечный зайчик. И сердце Черкасова сжалось: что делать, если они нагрянут сюда по его душу, и увидят ее?!

* * *

Я неторопливо шла по дорожке с гаджетом в одной руке и свернутым в рулон ковриком для йоги в другой. Впереди послышались женские шаги. Импульс сообщил о приближающемся препятствии.

— Варя, мы уезжаем, — напряженно известила меня Александра Морозова из российской группы.

— Что-то случилось?

Она ответила не сразу. Помявшись, выдавила:

— Все нормально. Просто у вас здесь действительно слишком людно…

— Вообще-то проверять надо, — тоном, с каким сообщают администратору о протухшей колбасе возмущенные покупательницы супермаркета, заявила ее подруга Анна, — кого пускаете на территорию! У вас тут преступники бродят!

— Боюсь, это не в моей компетенции, — растерялась я. — Но, пожалуй, иногда даже преступники думают о душе.

— Вот в этом я очень сомневаюсь, — резко парировала Анна. — Горбатого могила исправит!

— Нет, он все-таки немного изменился… — пробормотала Александра. — Извините, Варя, вы тут не при чем. Я просто хотела вас предупредить, что мы уезжаем и больше не придем на занятия. К вам у нас нет абсолютно никаких претензий, вы — очень милая девушка, так вдохновенно и понятно преподаете йогу. Даже не скажешь, что вы… В общем, если будете в Москве, буду рада помочь. — Моих пальцев коснулась картонка. Александра пояснила: — Это моя визитка. А с дворником вашим действительно будьте поосторожней. Он не тот человек, кому можно доверять.

— Он русский, кстати, только притворяется индусом! Надо с гуру вашим поговорить, — добавила Анна, — пусть гонит его в шею.

Они попрощались, оставив меня в полном недоумении, которое длилось недолго. Внезапно отдельные слова сложились в образ: «потрясный, красавец, высокий, смуглый, преступник, русский, притворяется индусом».

Я оторопела: Боже, да ведь это они о Валере! Он до сих пор здесь?! Метет двор?! Во рту пересохло. Разум проворчал: да мало ли высоких? А в животе снова разлился холод, мышцы сжались. Липкой ледяной змейкой пота просочился из пор страх. Выходит, мне не мерещился его запах? Особенно часто я ощущала его у двери в мою келью в сочетании с размеренным, чуть царапающим звуком сухих веток метлы, касающейся плитки. Тот, кто подметал, всегда останавливался, стоило мне пройти мимо и поздороваться. Он молчал. Чтобы я не узнала? Не верилось. Любые предположения не укладывались в моей голове.

Я прогнала Валеру, а он остался?! Почему?! Не из-за меня же!

Лишь одна версия была похожа на правду: его дела совсем плохи, и скрываться было больше негде, кроме того места, где никто и никогда не станет искать миллионера и плейбоя — в ашраме, практически в монастыре…

Совесть уколола меня: если так, выходит, я пыталась прогнать Валеру из единственного убежища? Где же мое сердце? Или нет — он ведь хотел увезти меня куда-то? Значит, я опять выдумываю?

Перескакивая со страха на совестливость, с опасения на жгучее желание убедиться, что Валера все-таки здесь, я быстро пошла в сторону веранды. Кем бы ни был человек, который подметал двор, я всегда слышала звук его работы после моих занятий по йоге на круглой веранде, в самом центре которой уходило вверх, возможно в самую крышу, мое любимое дерево боддхи. Оно всегда потрясало небесно-голубым сиянием, когда я еще могла его видеть.

Сладкий запах цветов, благоухание мирра от ароматических палочек и воска от свечей, постоянно зажженных у алтаря, приблизилось. Замирая от волнения, я шагнула вперед и вздрогнула — всё вспыхнуло яркими красками под полуденным светилом Паталипутры. Я ощутила тяжелые веревочные путы на шее, запястьях и щиколотках… Только не это! Только не сейчас!

* * *

Длинные волосы щекотали плечи, торчащие из древесины заусенцы, сучки и неровности впивались в голую спину, но привязанный к столбу Матхурава не мог пошевелиться. Сквозь безжалостные солнечные лучи он смотрел на улюлюкающую, галдящую в предвкушении казни толпу, на залитый светом белый город.

Всё так же возвышались желтые ступы храмов, сверкали золоченые башни дворцов, застыла в домах и улицах протяжная песнь камня. Всё так же неспешно перекатывал, поблескивая, изумрудные воды Ганг, качал маленькие лодки у каменных ступеней на берегу, толкал крупные судна с расписной кормой и гордо расправленными парусами прочь по торговым путям.

Но то что раньше вызывало гордость сейчас казалось Матхураве отвратительным, яркое — едким, любимое — ненавистным. Всё потому, что сердце ювелира окаменело. Вот уже несколько дней после того, как обливаясь слезами и пряча лицо под платком, Сона рассказала судьям, что он держал ее взаперти и всячески измывался, Матхурава будто и не жил вовсе.

«Я не выпускал ее, правда. Но разве можно назвать издевательствами, — с обидой недоумевал он, — бесконечные подарки, дорогие украшения и роскошные наряды? Разве мучают, принося лучшую пищу и бесценные масла? Я ведь женился на ней, в конце концов…»