Свидетель

Только в камере приговоренный к казни возопил, гневаясь на всех богов сразу. Он кричал так, что охранник решил, что тот двинулся рассудком. На следующий день суда обозленный ювелир не признал вины, напротив, во всеуслышание наговорил махаматрам дерзостей о законах и кастах.

И несмотря на то, что суд царя Ашоки считался самым человечным и справедливым на свете, ни боги, ни их служители не даровали милость Матхураве. Спасая свои шкуры от гнева высших мира сего и обитателей небес, вся семья Капур публично, с соблюдением правил и ритуалов, отказалась от него. И любимый младший брат Радж, и мать… И тогда душа Матхуравы умерла, пронзенная предательством, как кинжалом множество раз.

Потому он обреченно ждал сейчас, стоя у столба на сложенных высоко бревнах, когда его покарают за убийство брамина, лицо которого даже не помнил. Матхурава был как в полусне, и в обрывках мыслей проносилось сомнение: а существовал ли тот брамин на самом деле, или все это лишь злая шутка мстительных богов?

Протрубили слоны, толпа взревела, ювелир не понял, почему. На самом деле это жрец в белых одеяниях прекратил зачитывать его преступления. В голове ювелира мутилось то ли от голода, то ли от подкатывающего к горлу страха.

В пустых глазах Матхуравы зеваки на площади то превращались в пятнистую массу, смешанную, безликую, как подброшенные в воздух порошки ярких красок во время праздника Холи, то вновь обретали лица и превращались в людей.

Зачем он жил? Любил зря. И умирает зря, не оставляя после себя ничего: ни детей, ни славы, ни доброй памяти, разве что горстку прекрасных украшений с крошечной буквой «К», обвитой воздушным перышком.

Изнемогая от жары и жуткого ожидания, Матхурава будто в тумане увидел, как смуглый палач поднес факел к подножию кострища. Сухой хворост жадно полыхнул, зашумел, будто голодный зверь. В толпе кто-то закричал.

Ювелиру показалось, что всё это происходит не с ним, что он сейчас проснется, ополоснет лицо холодной водой из колодца и… И тут разъяренные языки пламени ужалили его ступни. Невыносимая боль принялась пожирать его большие пальцы, кожу, щиколотки, икры — кусок за куском. Запахло собственным жареным мясом. Матхурава изгибался, с нечеловеческими усилиями пытаясь вырваться из огня. Веревка врезалась в горло, превращая ужасные крики в хрип. Это длилось долго. Бесконечно долго. Задыхаясь от гари и дыма, в диком треске полыхающих дров и собственных воплях Матхурава слышал хохот богов, довольных страшной местью.

* * *

Взвешивая возможные риски и величину опасности, Валерий оперся обеими ладонями о древко метлы, как о копье. Сквозь стволы деревьев было видно, как гости и постояльцы ашрама стекаются к столовой, расположенной за парком. Оттуда по обыкновению ветер приносил аппетитный запах жареных лепешек. Внимание Черкасова привлекла быстро движущаяся в обратном от всех направлении фигурка девушки в светло-голубых штанишках и коротком простеньком платье на индийский манер — Варя. Ее лицо было смятенно, светлые пряди из расплетающейся косы запутались в концах длинного шарфа. Она не шла, как обычно, а почти бежала. Спотыкалась и опять бежала. К нему.

Сердце Черкасова забилось учащенно. Варя остановилась посреди пустой веранды, у алтаря, на котором стоял украшенный гирляндами цветов портрет полуголого индийского святого, восседающего на шкуре бенгальского тигра — почти такой же, какая осталась у Валерия дома, в Москве. Лампадки и толстые цветные свечи горели на овальном серебряном подносе перед портретом. Распространяя сладкий аромат, пирамидки роняли пепел рядом со спелыми, сочными фруктами.

Черкасов замер, стоя всего в пяти метрах от Вари. Она вздрогнула и обвела взглядом пространство. «Снова видит?! Сработало?!» Черкасов был готов заговорить, сказать все что угодно, хоть заплясать, но радости хватило лишь на мгновение.

Из тонких пальцев девушки выпал на плитку цилиндрообразный гаджет. Варя выронила бамбуковый коврик. Тело ее выпрямилось и будто окоченело. На лице появилась обреченность, а в голубых глазах, которые никогда не выглядели слепыми, невыразимый ужас.

Валерий сглотнул и оглянулся, решив, что за его спиной стоит Шиманский, наставивший на нее пистолет. Никого вокруг не было. Черкасов шагнул к Варе, а она, смертельно бледная, задрожала и попятилась.

«Неужели… неужели она так боится… меня?!» — ужаснулся Валерий, сердце рухнуло куда-то в желудок.

Черкасов решил было уйти, но тут лицо Вари страдальчески исказилось, как при сильной боли. Девушка закричала не своим голосом, выгнулась, словно натянутая тетива, и задела рукой столик-алтарь. Тот пошатнулся, свечи с лампадками перевернулись, и огонь мгновенно побежал по ткани платья вверх по подолу, с треском пожирая люрекс и синтетические нити. Варя заметалась, но как-то странно, будто отбивалась не от реального пламени, а от чего-то иного. Раздумывать было некогда, Черкасов кинулся к ней, повалил на землю и, обжигаясь, принялся тушить руками, собой полыхающие одежды. Огонь погас за секунды.