Свидетель

У дверей поднялась суматоха. Но через пару мгновений Шиманского в наручниках увели куда-то. Удивление Валерия перевесило злорадство: странная вера в безнаказанность. Отчего Шиманский вообще не скрылся раньше? Не знал о Варе? Или знал, но до последнего считал, что процесс не состоится?

Все нутро Черкасова тут же сжалось от предположения. Он взглянул на Варю. На судью. Одно обвинение можно было считать снятым, но никто не торопился выпускать его из «аквариума».

Допрос коснулся реального преступления Валерия.

— Допустим, Черкасов не похищал вас. Но вы хотите сказать, что это не изнасилование? А что же это тогда? — давил на Варю прокурор.

— Возражаю! Это давление на свидетеля! — подскочил Морфин.

— Возражение принято.

— У меня нет претензий к Валерию Черкасову, — повторила Варя.

— Однако суд должен рассмотреть видео-свидетельство, легшее в основу обвинения против Черкасова, — продолжал прокурор.

Снова включился экран, и все присутствующие увидели, как Черкасов толкает Варю, та падает на пол, он расстегивает ремень, ширинку, изрыгает оскорбления… Она закрывается и плачет. У Валерия поплыло перед глазами от отвращения к самому себе. «Пьяный мужлан! Скотина! Мерзавец!» — пронеслось по залу.

Сгорая от стыда, Валерий встряхнул головой и, превозмогая привычку молчать, выкрикнул:

— Варя! Не надо! Пожалуйста!

Даже не повернув голову к экрану и не взглянув на него, Варя побелела, но качнула головой и сказала твердо:

— Надо. — И еще громче. — Мне нужна была такая практика, и я получила ее.

— Вы обещали не лгать под присягой. А это явное лжесвидетельство. Вас изнасиловали, но вы отрицаете. Вам заплатили за молчание? Угрожали? — не сдавался прокурор.

Варя взглянула на него, поражая на мгновение потерянным, но тут же восстановленным неторопливым спокойствием.

— Тут лучше ответить цитатой: «Кто без греха, пусть первым бросит камень».

— Я никого не насиловал, — почему-то опешил прокурор. — И речь идет об уголовном преступлении, а не о морали.

— Возражаю! — подхватился Морфин.

— Возражение принято, — сказала судья.

— Я все-таки отвечу, — произнесла Варя. — Насилие — скользкий вопрос. Иногда мы неосознанно или сознательно выбираем насилие, чтобы отплатить долг, провоцируем ситуацию, чтобы почувствовать боль, иначе невозможно чувствовать себя живым. Ваша должность, господин прокурор, является насильственной по сути. Насилие психологическое бывает страшнее физического…

— То есть вы подтверждаете, что насилие имело место! — вскричал прокурор, подскакивая с места.

— Среднестатистический человек смотрит фильмы ужасов, боевик с массой убитых, читает книги о маньяках, чтобы получить разрядку, адреналиновый укол, — продолжала Варя, словно не слышала обвинителя. — Только для того, чтобы вздохнуть с облегчением по завершении, и почувствовать себя живым. Мы многое делаем, чтобы заполучить это чувство и загипнотизировать себя. Боль в виде садизма и мазохизма в настоящее время вообще воспевается в популярных песнях, кино, театральных постановках. Ныне это малоприятный, но модный тренд. И никого не судят — ни того, кто воспевает, ни того, кто фантазирует. Почему? Потому что это есть в каждом. И во мне, и в господине Черкасове, и в вас, господин прокурор, — Варя взглянула на обвинителя, и тот почему-то отвел глаза. — Я не приветствую насилие, но иногда боль становится отправной точкой или завершающим аккордом долгого путешествия… В данном случае тиран и жертва определяются навскидку, и не думаю, что в суде, сделанном по ложному заявлению, стоит обсуждать данную ситуацию. Это был мой выбор — оказаться в такой ситуации. Если так называемая жертва себя таковой не считает, состава преступления нет.

— Свидетель, прошу говорить по существу вопроса, — встряла судья. — Имело ли место изнасилование?

Варя сказала, глядя в пустоту:

— Нет.

— Вас похитил, увез против воли Валерий Черкасов?

— Нет.

— Вам угрожал смертью обвиняемый?

— Нет.

— Пытался подкупить, чтобы вы не выдвигали против него обвинений?

— Нет.

— Хорошо. Объявляю перерыв. Суд удаляется для вынесения приговора.

Все это время Черкасов смотрел под ноги. Не хватало духу взглянуть на Варю, душила совесть. Варя солгала ради него. И, пожалуй, проще, справедливее было терпеть побои и весь ад по ту сторону решеток во имя ее прозрения, чем принимать ее унижение перед камерами, жадными до сплетен и слухов людьми — он не заслужил эту жертву. Тотчас осознание собственной трусости ударило словно током: прятаться он тем более не имел права, теперь — когда Варя стоит на виду у всех, как обнаженная.

Пунцовый от стыда, Валерий поднял глаза. Она стояла все там же, слишком хрупкая и слишком сильная, окруженная полицией и ОМОНом. Не жертва, но полная жертвенности. Непостижимая, как свет, все еще окружавший ее голову и плечи едва различимой дымкой.

Черкасову вспомнились слова Праджни-Джи: «Думаешь все можно исправить, как испорченное колесо или протекшую канализацию?» И сейчас стало понятно: не всё.

Варя не смотрела на него, кто-то ей подал бутылочку с водой, и она пила. А Валерий не мог оторваться.