Свидетель

— О нет, — смущенно ответила она, — он похитил меня, забрал против воли. Я просила и плакала, но он не послушал.

— Отчего ты не открываешь свое лицо, неприкасаемая? — недовольно спросил старший жрец.

— Мне стыдно, о, почтенный брахман.

— Ты стыдишься прелюбодеяния своего?

Сона вздрогнула, а Матхурава так сжал кулаки, что зазвенели цепи на кандалах.

— Ювелир взял меня против воли, — чуть не плача, сказала она. — Он знал про дакшину, знал, что я предназначена другому по велению отца и общины. Все эти месяцы он унижал меня и насиловал. Держал взаперти и не давал увидеть солнце, издевался…

Сона все-таки разрыдалась.

— Как же… — вырвалось недоуменное и обиженное у Матхуравы.

Но прадештар толкнул его, и мужчина замолчал, слушая обвинения любимой и чувствуя, что его душа умирает с каждым ее словом, сворачивается, словно скисшее молоко, попавшее на огонь, в тысячу крошечных комочков. Казалось, его резали по живому — так это было больно! Но ни зажать уши скованными руками, ни убежать, ни ударить рыдающую Сону за правду и ложь он не мог.

Словно в тумане Матхурава слышал, как старик-брамин из деревни рассказывал, что община позволила шудре жениться на неприкасаемой только потому, что ее отец был чужестранцем, а не парией по рождению. За такое разрешение крестьянин заплатил вдвое бóльшую дакшину на благо деревни и принес самую щедрую пуджу богам, а свадьба была назначена на следующий, после похищения, день. Своим беззубым дряблым ртом брамин поведал, что отец Соны умер, не пережив позора, и просил жестоко покарать похитителя. Всего месяц назад умерли то ли от голода, то ли от непонятной болезни сестры похищенной и брат.

Ювелир видел, как при этих словах Сона опустилась без сил на пол, слово ее не держали ноги, и затряслась в рыданиях. Но Матхурава не жалел ее больше, потопленный обидой и безмолвным, отравляющим кровь гневом.

Выслушав всех и посовещавшись, судьи-брахманы встали. Стражники заставили подняться и Сону. Старший жрец объявил громко и четко:

— С благословения богов справедливое и законное решение вынесено! Брак ювелира Матхуравы с Соной, дочерью кожевенника, расторгается этим судом окончательно и бесповоротно. За попытку убийства крестьянина Прабхакара Матхурава будет обязан выплатить ему штраф в размере стоимости тридцати коров. За обман брамина, совершившего обряд невозможного брака, Матхурава выплатит в казну штраф в размере стоимости трех коров. Над женщиной, ставшей таковой в результате насилия, будет проведен обряд очищения, чтобы она перед Богами и людьми смогла называться «пунарбху[28]». После проведения обряда Сона будет отдана прежнему жениху — по закону Ману она всегда принадлежала ему, так как тот уже выплатил дакшину общине и отцу девушки. Однако если крестьянин Прабхакар, сын Ананда, не захочет принять невесту, он или его семья имеют право любыми способами возместить сумму дакшины, даже продав при желании дочь кожевенника в рабство.

— Нет, нет, я заберу ее обратно! — закричал радостно темнолицый Прабхакар. — Только совершите очищение! Грязной она мне не нужна!

— Жаль, я не прикончил тебя, сын ведьмы! Будь ты проклят! — Стражник не смог помешать Матхураве плюнуть шудре в лицо. Стиснув зубы и кулаки, ювелир обернулся к Соне: — И ты! Будь ты проклята!

Она вздрогнула, словно он ударил ее, и закрылась платком, как щитом. Прадештары с двух сторон ткнули в Матхураву копьями, третий дернул за цепь, принудив бывшего ювелира встать на колени перед судом.

* * *

Я упала на колени на каменный пол, и очнулась от боли. За стеной еще плескались индианки. А внутри меня царила такая пустота, словно мою душу выскребли, выдрали, вытянули, оставив лишь телесную оболочку. На автомате я поднялась, провела ладонями по саднящим коленям и, почувствовав влагу, лизнула палец — кровь…

Насилие, одержимость, предательство, проклятия — не слишком ли много всего для меня одной? Непроглядный мрак застил все вокруг, теперь даже деревья за окном не светились. Впрочем, мне и не хотелось ни видеть, ни слышать, ни прилагать усилия, ни любить… Было это мое чувство или Матхуравы? Какая, к черту, разница?

Кто-то постучал в створку двери, и я услышала голос Ники:

— Варюнчик, не спишь?

Не дождавшись ответа, она вошла и обняла меня.

— Привет, моя девочка! Я знаю, что ты встаешь рано. Едва ворота в ашрам открыли, я сразу тут как тут.

Я еле сдержалась, чтобы не отбросить с моих предплечий ее руки с силой да так, чтобы она обо что-нибудь ударилась, но я лишь аккуратно высвободилась и, нащупав стул, села. Тьма, пусть будет тьма, я не хочу видеть даже контура Ники!

— Здравствуй, — выдавила из себя я.

— Первый раз вижу тебя в таком настроении, — защебетала Ника. — Ты, наверное, плохо спала? Голова не болит?

— Нет.

— Варюнчик, а я вот чего так рано… Только ты не сердись, хорошо? Мы по скайпу снова начали общаться с Егором. Скучаю я без него, а он без меня.

— Глупо.

— Да нет, я проверила, Скайп не отслеживается, полиция только хочет отслеживать, но Майкрософт не разрешает. Это точно, не волнуйся!

— Угу.