Свидетельница Гора

— Никогда! — заявила я, и тут же поинтересовалась: — А к какому типу мужчин он принадлежит?

— На самом деле, он человек довольно мягкий, — ответила женщина, — за исключением тех случаев, когда он возбужден. Он, безусловно, он очень строг, как владелец.

— Наверное, Вы должны ненавидеть его, — предположила я.

— Нет, конечно, — отмахнулась она.

— Но Вы же боитесь его, — сказала я.

— Разумеется, — кивнула брюнетка.

— Мне кажется, что у вас к нему отношение особого рода, — предположила я, основываясь на том, что именно она сопровождала его с факелом, помогала ему, кормила меня и так далее.

— Он укладывает меня спать в ногах своей постели, — заявила рабыня.

В ответ я непроизвольно вздрогнула.

— Ты же не собираешься составить мне конкуренцию за его расположение? — улыбнулась она.

— Нет, нет, нет! — поспешила заверить ее я, не переставая дрожать.

— Но при этом Ты неплохо отдалась ему, — напомнила мне женщина.

— Я ничего не могла поделать с собой, — вздохнула я. — Ведь я рабыня. Любой мужчина может заставить меня сделать это!

— Неужели любой мужчина? — насмешливо переспросила брюнетка.

— Да!

— Даже тот, к которому Ты питаешь отвращение или терпеть не можешь? — уточнила она.

— Да!

— Даже тот, кого Ты не любишь, презираешь или ненавидишь?

— Да! — всхлипнула я.

— И отдашься ему полностью, даже против своего желания, без остатка, безгранично, будучи неспособна сопротивляться и как-то контролировать себя?

— Да! — прорыдала я. — Я не могу себя контролировать! Я беспомощна в их руках! Вы же сами должны понимать это!

— О, да, — усмехнулась она. — Я превосходно понимаю это.

Слеза побежала по пруту решетки, к которому была прижата моя правая щека.

— Ты прекрасна в своей жизненности, — сказала кейджера.

— А разве Вы — нет? Разве Вы не рабыня? — спросила я, посмотрев на нее сквозь слезы, застилавшие мои глаза.

— Мужчины должны считать тебя очень красивой и очень ценной собственностью, — заметила она. — Нисколько не сомневаюсь, что на рынке Ты ушла бы по самой высокой цене.

— А разве Вы нет, рабыня! — проговорила я, глотая слезы.

— Да, — согласилась она. — Я тоже. И я тоже рабыня.

Я немного склонила голову, почувствовав кожей лба два железных прута, к которым прижалась головой. Мои руки, закованные в цепи, до боли стиснули прутья.

— Ты думаешь, что Ты — единственная, чей живот кричит в темноте, умоляя о прикосновении мужчины? — поинтересовалась темноволосая рабыня. — Единственная, кому хочется встать на колени? Единственная, кто желает служить и любить, причем делать это всем своим существом, не сдерживаясь и не требуя ничего взамен? Единственная, кто благодарно кричит и извивается от надменного и нахального прикосновения того, кому она принадлежит?

Я снова подняла на ней свои заплаканные глаза.

— Мы не были бы теми, кем являемся, — сказала она, поймав мой взгляд.

— Да, — согласилась я. — И мы не можем быть ничем иным, кроме того, чем мы являемся.

— Мы — рабыни, — прошептала она.

— Да, — шепотом подтвердила я.

— А теперь у тебя есть время, чтобы отдохнуть, — сказала мне рабыня.

— Я боюсь! — призналась я ей.

— У женщины есть много причин для страха, если она — рабыня, — пожала она плечами.

— Да, Госпожа, — не могла я не признать правоты женщины, которая уже

отвернулась и ушла в другой угол комнаты, оставив меня, закованную в сирик, в одиночестве стоять на коленях клетке, цепляясь за прутья решетки.

«Тарск», хозяин подземелья, или, если использовать его более точный титул, надзиратель темницы, по-прежнему оставался у стола. Мужчина сидел, поджав свои короткие ноги под лавку и склонившись всем своим непропорционально огромным, словно раздутыми, похожим на скалу торсом, над столешницей. Бумаги, которые, возможно, были моими документами, он уже отложил в сторону и теперь просматривал свиток, повернув его к свету маленькой лампы. В подземелье трудно было определить время суток, но, несомненно, было уже достаточно поздно.