Свифт

Он издевательски предлагает им подробнейшие инструкции для улучшения их плодотворной. охранительной работы. Он рекомендует устами одного профессора государственным мужам исследовать пищу всех подозрительных лиц; разузнать, в какое время они садятся за стол; на каком боку спят; «тщательно рассмотреть их экскременты и на основании их цвета, валаха, вкуса, густоты, поноса или запора составить суждение об их мыслях и намерениях…»

Издевался ли еще кто-либо так над охранителями тронов?

Он предлагает далее установить расшифровку всех замаскированных выражений в захваченных письмах. Специальные знатоки, которые должны быть большими искусниками по части нахождения таинственного значения слов, будут открывать, что, например, сидение на стульчаке означает тайное совещание; если речь идет о стае гусей — значит имеется в виду сенат; если упоминается хромая собака — значит речь идет о претенденте; чума — это постоянная армия; сыч — первый министр; подагра — архиепископ.

Если речь идет о виселице — значит имеется в виду государственный секретарь.

Ночной горшок — комитет вельмож; решето — фрейлина; метла- революция; мышеловка — государственная служба; бездонная бочка — казначейство; помойная яма — двор; дурацкий колпак — фаворит; сломанный тростник — судебная палата; пустая бочка — генерал.

И если будет речь о гноящейся ране, то надо иметь в виду — систему управления.

Но и всего этого мало Свифту. Он еще ищет, выдумывает. Как бы еще подойти к этой ненавистной системе управления?

Он наделяет лапутян умением вызывать умерших людей, тени и духов великих правителей, вплоть до Александра Великого, Цезаря и других.

Гулливер надеется на то, что, может быть, он хотя бы в этом случае услышит правду — ведь ложь на том свете есть искусство как будто совершенно бесполезное?..

И вот появляется и Цезарь, и Брут, и другие и делятся с Гулливером своими мыслями и соображениями.

У Свифта через Гулливера прорывается признание, которое помогает понять всю глубину и революционность истоков, его сатиры.

«Больше всего я наслаждался лицезрением людей, истреблявших тиранов и узурпаторов и восстановлявших свободу и попранные права угнетенных народов», — говорит Гулливер.

Но, конечно, на выдумке с воскрешением мертвецов Свифт тоже не застывает и не успокаивается.

Он проникает в новые расщелины. Он находит новые разветвления своей темы.

Тема вызывания теней наталкивает его мысль на вопросы наследственности.

Он может изучить, так сказать, по первоисточнику разные черты, отличающие знатные роды.

Он может проследить, откуда в одном роду происходит длинный подбородок. Почему другой род в двух поколениях изобилует мошенниками, а в двух следующих — дураками. Почему третий — состоит из помешанных, а четвертый — из негодяев. Каким образом жестокость, лживость и трусость стали характерными чертами Некоторых фамилий. Кто первый занес в тот или другой благородный род сифилис, пере- ’ шедший в следующие поколения в форме золотушных опухолей. И все это для Свифта лишь предлог для осмеяния чванства, так называемых «благородных», аристократических родов. Затем он опять (в который раз) обрушивается на писателей:

«…в каком заблуждении держат мир продажные писаки, приписывая величайшие военные подвиги трусам, мудрые советы — дуракам, искренность — льстецам, римскую доблесть — изменникам отчеству, набожность — безбожникам» целомудрие — содомитам, правдивость — доносчикам».

И опять: сколько подлецов возводилось, на высокие должности, облекалось доверием, властью, почетом, осыпалось материальными благами!

Какое огромное участие принимали в дворцовых движениях, государственных советах, сенатах сводники, проститутки, паразиты и шуты!

Совершенно невозможно привести полностью или хотя бы дать представление об этих заново бурлящих, этих вулканических потоках свифтовской сатиры.

Но, может быть, читатель думает, что хотя бы после них успокаивается Свифт?..

Нет.

У него готова новая выдумка.

Опять король. Опять трон, подданным короля надо пресмыкаться у подножья этого трона. Человек в подобострастии должен ползать как собака. Больше того, как змея, как мокрица. Он должен буквально лизать пыль. И Свифт подробно описывает, как набивались рты верноподданных этой пылью.

Но и этого ему мало.

Для того, чтобы окончательно выразить свою ненависть, ему нехватает ни образов, ни слов.

Ему кажутся маловыразительными самые грубые и самые злые человеческие слова. Ему мало прибегать для сравнений к самым грубым физиологическим отправлениям. Ему все это кажется маловыразительным, не достигающим цели.

В сатирическом исступлении своем он обращается к издевательской зауми, к словам-гримасам и тщательно выписывает их.

«Благословение» королю он изображает так:.

«— Икплинг глоффзсроб сквутсеромм блиоп мляшнальт звин тнодбокеф слиофед герлеб ашт».

Это «приветствие» установлено в «Лапуте» законами страны для всех лиц, допущенных к королевской аудиенции.

Издевался ли еще кто-либо подобным образом над воздаванием почестей коралям?

А перевести это приветствие, — пишет Свифт, — можно так: