Свифт

Но этого, конечно — как всегда — мало Свифту. Прощаясь с гуигнгмами, с лошадьми, Свифт опять не может удержаться и заставляет Гулливера целовать копыто лошади, причем сопровождает это таким до последнего предела едким замечанием:

«…я собирался пасть на землю, чтобы поцеловать копыто, но гуигнгм оказал мне честь, осторожно подняв его к моим губам. Я предвижу нападки, которым подвергнусь за упоминание этой подробности. Моим клеветникам покажется невероятным, чтоб столь знатная особа снизошла до оказания подобного благоволения такому ничтожному существу, как я».

Свифт был достаточно острым и проницательным наблюдателем для того, чтобы наряду с темными отрицательными сторонами жизни. не заметить ее положительных проявлений.

Попытки наметок каких-то положительных программ довольно часто прорываются у Свифта, но все они не возвышаются над буржуазным радикализмом. Они касаются вопросов, связанных с буржуазной рационализацией земледелия, воспитания детей и женской эменсипации. Он ополчается против того, чтобы девушкам давать воспитание, отличное от воспитания юношей, и т. д.

Несколько раз он как бы приближается к крупным проблемам, разрешение которых единственно может изменить основы ненавистного ему общества — он полубессознательно натыкается на вопрос о классовой структуре общества, он как бы понимает, что именно оно, классовое разделение общества, является первопричиной большинства пороков и недостатков людей.

Но он проходит мимо разрешения этого вопроса. Он, конечно, нс в состоянии приблизиться к классовому анализу общественной жизни.

Точно с повязкой на глазах, как в игре в прятки, — он вот-вот нащупывает основную причину того, что потрясло его На всю жизнь, но опять отдаляется и тщетно продолжает свои поиски.

«Путешествие Гулливера» заканчивается очень сильно и скорбно.

Гулливер не хочет возвращаться к людям, к йэху, и для того, что-бы не было неясностей — так прямо и говорится — к европейским йэху.

Он пытается отдаться лучше в руки варваров, дикарей, чем жить среди европейских йэху.

Находясь на корабле, Гулливер намеревался броситься в море и спастись вплавь, лишь бы только не оставаться среди везших его в Европу йэху.

Он не знает лучших существ, нежели лошади, которые могут на' учить граждан цивилизованной Европы первоосновам чести, справедливости, правдивости, воздержанности, солидности, мужества, целомудрия, дружбы, доброжелательства и верности.

Он не хочет рассказать своему государю об открытых им странах, как это обязаны делать подданные-путешественники.

Он ясно представляет себе, что делается в таких случаях, т. е. получив сведения о новых странах, государь новую страну превращает в колонию по божественному праву.

«При первой возможности туда посылают корабли; туземцы либо изгоняются, либо истребляются, вожди их подвергаются пыткам, чтобы принудить их выдать свое золото; открыта полная свобода для совершения любого распутства, земля обагряется кровью своих сынов. И эта гнусная шайка мясников, занимающаяся столь благочестивыми делами, образует современную колонию, предназначенную для обращения в христианство и насаждения цивилизации среди дикарей-идолопоклонников».

Он делает осторожную оговорку, что — это не имеет касательства к британской нации, но боится, чтобы осталась какая-нибудь неясность в его отношении к англичанам, и через страницу рассказывает, что в Гуигнгмии весь род йэху, этих «гнусных скотов», произошел от двух англичан, причем ядовито замечает, что, насколько факт этот может быть доказательным, «предоставлю судить знатокам колониальных законов».

Скорбно кончаются «Путешествия Гулливера», но эту скорбь ни в коем случае не следует смешивать с мизантропией.

Скорбь Свифта, как и его сатира, всегда проникнута серьезной озабоченностью.

«Моей единственной заботой является общественное благо», пишет Гулливер.

И в каком бы гротескном окружении ни были подобные заявления Свифта — лично им сделанные или устами героя — им все-таки веришь, ибо вся сатира Свифта потому и значительна, что глубоко серьезна и преследует высокие идейные цели.

От великого до смешного один шаг. От глубокой — серьезной сатиры до зубоскальства, мелочного смеха, утробного, самодовольного улюлюканья — если не один шаг, то у неглубоких людей — во всяком случае, небольшое расстояние.

Не один «сатирик», начав с серьезной сатиры, перешел к юмору ради юмора, к приспособленческой щекотке смеха, к развлекательству (Свифт много раз повторяет, что не развлечение является целью его писаний, и это верно), к шутовству, к жонглированию остротами и афоризмами, к дурацкому колпаку — безвредному с его смешными бубенчиками.

Сатира Свифта — глубоко обобщена. Совершенно неважны предположения его комментаторов, что Лилипутия и Блефу оку представляют собой Ирландию и Шотландию. Или другие предположения, что Блефуску — это Франция и т. д. Или что после первоначального эскиза по мере постепенной отделки Свифтом своей вещи Лилипутия становится Англией.