Свинпет

Но прежде, чем она взяла верх, Катюха, лежа на спине, не чувствуя рук и ног, глухо обронила, глядя в пустое небо:

– Кажется, оторвались от погони. Только до Карюхи как до луны. В город возвращаться нельзя. Меня сейчас туда калачом не заманишь. Пошли они к черту со своим Философом. Я не понимаю, как мы еще до сих пор живы? В этом городе кровь льется, как вода. Мне страшно возвращаться назад. Я устала. Я больше не хочу крови. Я больше не могу ее видеть. – По телу волной прошла судорога, высохший пот на лице оставил грязные разводы. Под глазом у Катюхи чиркнула мушка, отчего вдруг зачесалось, но шевелиться не хотелось, и девушка лишь часто заморгала и дунула, отгоняя от лица мошку. – Хочу забраться в ванную и смыть с себя всю эту грязь. Кажется, я никогда уже этого не сделаю. Мамочка дорогая, знала бы ты, где я сейчас. Но я и сама не знаю, где я. Даже Анька этого не знает. Как же можно на нее полагаться после этого? Похоже, мы теперь от Карюхи еще дальше, чем были до сих пор. Хорошо, что больше нет погони. – Катюха вздохнула.

– Как знать, – осторожно отозвалась Сашка. Тоже лежала на спине и прислушивалась к шуршанию травы. Можно было высунуться из травы и оглядеться, но так не хотелось вырывать из покоя ноющие мышцы, к тому же, кажется, все тихо, и Сашка только шевельнула пальцами рук и ног, оставаясь лежать в том же положении. Через минуту подала голос: – Возьми себя в руки! Не распускай слюни, это не поможет. Ты хорошо держалась. Продолжай в том же духе. Просто не жди быстрого завершения, вот и все. В этом городе ничто не заканчивается быстро. История с Карюхой только началась.

Анька сидела поодаль, подтянув к себе колени и обхватив ноги руками. Прикрыла глаза, слушала разговор Катюхи и Сашки. Утратив мочку, она лишилась не только маячка, но и внешнего управления. Мысли потеряли стройность, стали метаться. Иногда мозг не слушал ее, его терзали дикие ощущения, казалось, кто-то читал ее мысли, она боялась думать, но не думать не могла и тогда становилась враждебной людям; иногда он был пуст, как барабан, тогда ей становилось на все наплевать. Люди не верили ей, но никто из них не знал ее мыслей и почему она не покидала компанию. Анька по-волчьи втянула ноздрями воздух, распознавая запахи. Прислушалась, уши навострились, как у зверя. Медленно повела глазами по девушкам:

– Карюха недалеко, – выговорила почти по слогам.

– Вот как? – глаза Катюхи распахнулись. – Близко? – Приподнялась на локтях, видя, как друзья зашевелились. Верхушки трав над людьми закачались, в плотном густом воздухе побежали волны. – Чего же мы тогда разлеглись? – Повернулась набок, намереваясь подняться.

– Успокойся, – остановила Сашка. – Она врет. – Глянула на Аньку: – Смотри, доиграешься. За мочкой вместе с ухом отлетит голова.

– Почти рядом, – повторила Анька. – Третий дом от края. Там сейчас трое: хозяин, хозяйка и Карюха.

Установилась недолгая пауза. Малкин мотнул взъерошенной головой, отгоняя сон, сел, погладил меч перед собой. Не поймешь волчицу Аньку, как обухом по голове, непредсказуемы эти оборотни. Весь город непредсказуем. Нельзя расслабляться. Хмуро исподлобья кинул взгляд на нее, неподвижную, как изваяние. Врет или нет? Конец поиска или новая ловушка? Сама говорит, или Философ из ее рта вещает?

Сашка приподнялась следом за Малкиным, глаза впились в волчицу, потянулась, футболка вздернулась, обнажая красивые бедра, которые нравились Ваньке. Шипяще сквозь зубы спросила у Аньки:

– Что должно быть потом?

– Это знает только Философ, – вяло ответила волчица.

– Значит, нас привел сюда Философ? – раздраженно спросил Малкин. – Прямо к Карюхе? Что-то не очень верится. И совсем не верится. – Помолчал и поморщился: – Найти бы этого Философа и узнать, что ему неймется?

Анька молчала. Она не знала ответа.

– Она врет, она врет, – воскликнула Катюха.

– Я больше не могу верить ей, – подумав, проговорила Сашка.

Для Ваньки Сашкиных слов было достаточно. Наступила тишина. Был слышан ее трепет, всплески воздушных волн и стрекот кузнечиков. Трава штыками торчала над головой, а глубокое чистое небо качалось, как колыбель, убаюкивая и умиротворяя. Раппопет и Лугатик как лежали, так и продолжали лежать, смежив веки.

Лугатик несколько раз смачно зевнул в тишине, заразив остальных своей зевотой. Напомнила о себе усталость, накатила сонливость. Все расслабились. Анька тоже прилегла следом за Сашкой и Ванькой. Раппопет с Лугатиком отключились первыми, за ними остальные, Катюха свернулась калачиком возле Ваньки, уткнувшись носом в траву.

Сколько длилась забывчивость, никто не знал, только Сашка вдруг очнулась, уловив непонятный шум. Вздрогнула. Огромное солнце тяжелым огненным колесом катилось к закату.

– Черт, черт! – вскричала она, поднимая приятелей. – Вставайте, вставайте! Проспали! – Вскочила на ноги и обомлела на мгновение.

Вокруг них было плотное кольцо из вооруженных горожан. Приятели всполошились, оторопели спросонья. Спины горожан надвигались тихо, но упорно и зловеще. Остановившись в десяти шагах, первый ряд развернулся. Оружие навскидку, пруты, колья. Надо же было так все проспать. Сашка зло обожгла холодом Аньку:

– Соврала! Опять завела в ловушку! Сама подставилась! Ты знала, на что идешь, не обессудь. Видно, Философу ты нужна без головы. Или думаешь, что опять все с рук сойдет? Не выйдет! Держите ее, ребята! – Сашка кивнула Раппопету.

Парни мигом скрутили Аньку по рукам.

– Вертишься, подлая, как уж на сковородке, – процедил Раппопет ей в самое ухо. – Тебя предупреждали, не стоило врать! Своему Философу лапшу на уши вешай, может, он и проглотит твое вранье, а с нами ты ошиблась, волчица, больше номер не пройдет, раскусили тебя, как гнилую орешину, все, прощения не жди. Не стоило возиться с тобой, сразу надо было снести голову – и концы в воду. Жалеть зверье – себе в убыток, вы, волки, добра не понимаете. Навела на нас, патлатая!

– Нет, – грубо отмела Анька. – Они сами нашли! – глаза тускло сверкнули по горожанам. Мышцы на крутых бедрах под короткой накидкой заметно напружинились, пухлое тело налилось упругостью.

– Врешь, волчица! – процедил Лугатик. – Нет тебе веры! Ты звериным чутьем должна была учуять горожан прежде, чем они тут появились. Не морочь нам головы. Все, твоя песня спета! Не надейся, Философ не воздвигнет тебе памятник, хоть ты для него из кожи лезешь, дрянь!

– Они подошли с подветренной стороны, я не могла учуять, – сучила ногами, пытаясь вырваться.

– Животное, – взвился Лугатик оттого, что Анька оттоптала ему все ноги. И ногам Раппопета досталось не меньше. Но парни крепче стиснули ее.

– С собачьего мяса стекает кровь! – басовито разнеслось из толпы. – Собачья кровь хорошо пахнет! – орава загудела на одной ноте, шаг за шагом сжимая кольцо. Стволы закачались на уровне глаз, а пруты и колья поднялись над головами.

Стремительно приближалась минута развязки.

Приятелей обдало холодным потом, ватой наполнились суставы. Плотнее сбились в кучу. Вытолкнули волчицу перед собой. Лугатик ткнул ее под ребра:

– Заставь их уносить отсюда ноги! – с угрозой прошипел ей в затылок. – Тогда поверю, что не ты подставила нас.

– Наплевать мне на твое доверие, – задохнулась от хрипа Анька, крутнулась и завизжала, обращая на себя внимание горожан: – Философ сказал: «Темная ночь пробуждает к жизни, потому что нет света, когда его нет!»

Толпа приостановилась и на короткое время замерла, как бы принюхиваясь к запаху, исходящему от Аньки, и этот запах толпе явно не понравился, орава заурчала, после чего из ее чрева раздался все тот же громовой басовитый голос:

– Философ прав всегда! «Ночь приходит, когда все оживает, и все оживает, когда приходит ночь». Мудрость Философа виднее в ночи. «Нет жизни, когда жизни нет». Ночью не нужен свет, ночью он вреден. Ночь без света преумножает мудрость Философа. Ночью запах крови манит сильнее.

– Собачья кровь всегда черна, – напористо выдала Анька. – Когда потухнет фонарь, тогда наступит все! Когда наступит все, тогда все будет для всех и всем будет хватать всего!

– Мечу нужна кровь собак! – взорвался тот же голос, и этот взрыв ничего хорошего не предвещал. – Меч возвратится в ночь! Мечу необходима мудрость Философа!

Надрывный голос горожанина угрожал. Выкрикивая слова, горожанин нелепо топтался, будто приплясывал, приподнимался на пальцах и шнырял горящими волчьими глазами поверх людей, опускался на пятки и приседал.

Люди не поняли смысла сказанного, повели глазами по лезвию меча в крепких руках Малкина, сверкающему в наэлектризованном вечернем воздухе. Лезвие чистое, ни единой капли крови.

Трава тысячами штыков вытянулась к небу, верхушки закачались, зазвенели металлом. Звенящий воздух прорвался к ушным перепонкам, начал нажимать на них и приносить издалека, из глубин безоблачного неба, раскатный шум надвигающегося разрыва молнии.

Ладони Малкина спаялись с рукоятью меча.

– Сосуд пустой, сосуд пустой! В нем нет того, чего нет! – пискляво, но отчаянно выкрикнула Анька, по-звериному закружилась, откинув накидку и обнажая налитую грудь и живот, выгнула спину, как перед прыжком, осклабилась и зарычала по-волчьи.

– Пуля умна! – дикий гул толпы заглушил Аньку, и ближайшая вскинутая винтовка изрыгнула первую огненную порцию.

Следом полыхнули еще несколько огненных отрыжек. Люди вздрогнули от грохота, не сразу поняли, что все сгустки огня направлены в грудь Аньке. Когда та, изрешеченная, опрокинулась на землю, они увидали в траве окровавленное месиво. Катюха кинулась к волчице, склонилась, глаза Аньки померкли, из горла выпал последний булькающий выдох.

– Дикари! – задрожала Катюха, вскакивая. – За что? Она же ваша! Такая же, как вы! Вы не просто дикари, вы звери, вы волки!

Но ее никто не услышал, толпа набросилась на людей, как голодная волчья стая. Рычала и ревела, клацала зубами, размахивала кольями и прутами, тянулась руками. И только Ванькино проворство спасло приятелей от неминуемой гибели. Не окажись он рядом – смяли бы в два счета, порвали заживо. Лугатику и Раппопету чуть не перебили хребты, Катюхе с Сашкой едва мозги не выбили. Меч Магов разрядил ситуацию, вдобавок Раппопет и Лугатик подхватили оружие заколотых перевертышей и начали торопливо стрелять в нападающих. Схлестнулось бешенство горожан с исступленным криком людей.

Вечер быстро сгущал темноту. Солнце сваливалось за горизонт, тонуло в вязких болотах. Бойня длилась долго, однако противостоять мечу Магов было невозможно. Орда редела, оставляя трупы. Закат начинал маячить красным горбом исчезающего солнца. Горб медленно опускался, жирно расползаясь по горизонту красной полосой.

Вскоре схватка подошла к концу. Последнему горожанину Ванька сохранил жизнь. Отступил от него, тяжело дыша, опустил меч, утомленно отвернулся, глянул туда, где тихо сужался умирающий диск солнца и ярко горела линия горизонта.

Но не стоило отворачиваться от недобитого, ярость подкинула того с земли, и Малкин получил удар по голове. Чуть не выронил меч. Обернулся, выставляя острие перед собой. Перевертыш ринулся вновь и напоролся, меч вошел ему в живот. Горожанин рухнул замертво, а на перекошенном лице осталось лютое выражение, скрытое темнотой.

Неумолимо близилась полночь. Ванька был сумрачен и молчалив. От бессмысленной крови тошнило, уже не верилось, что совсем недавно он жил другой жизнью, среди нормальных людей: рыжим, нескладным, с дурацкой прической, не высовываясь и терпя насмешки девчат. Все перевернулось в одночасье. Этот горожанин мог бы еще жить, но он выбрал смерть. Или смерть выбрала его по воле Философа. Ванька уже не пытался понять суть происходящего, но знал, что меч защищал людей.

Малкин положил его на плечо и нескладной походкой, раздвигая копья трав, направился прочь от места побоища. Его силуэт в темноте стал таять. В небе скоро должны были проклюнуться неяркие звезды. Это небо Ваньке было и знакомым и незнакомым одновременно. С одной стороны, он видел его таким привычным, как будто смотрел со своего балкона, но, с другой стороны, земля будто вращалась в обратную сторону. Раппопет сорвался вдогон, догадываясь, куда направляется Ванька:

– Возвращаешься в город? – поравнялся он с Малкиным. – Сдается мне, туда нам хода нет, как к людям-собакам. В конце концов, когда-нибудь волки нас порвут. Не может бесконечно продолжаться везение. Ты сам помозгуй, меч однажды может исчезнуть неожиданно, как появился. И что тогда? Я бы сейчас не рисковал возвращаться. Сколько можно испытывать судьбу? И потом, все на тебя надеются, а ты их снова тащишь в самое логово зверя. Хотя, по большому счету, я не знаю, где сейчас безопаснее. Просто все непредсказуемо. Может, не пойдем в город? Что скажешь?

– Там Карюха, – глухо откликнулся Малкин. – Рядом. Глупо упускать такую возможность. Повезет – Карюха будет с нами, не повезет – останемся при своих. Риск, конечно, но, может быть, другого случая больше не представится. – Ванька большими шагами шел вперед, будто хорошо видел дорогу. На самом деле, шагал наугад, полагаясь на удачу.

– Скоро полночь, – напомнил Андрюха. – В полночь в городе кишат волки. Идем на дуро. Я никогда не был трусом, но сам головой в пекло не лез. Не верю, что Анька сказала правду. Сомневаюсь, что вообще знала, где Карюха. Философ играет в кошки-мышки, хотя я уже сомневаюсь, что он существует. Зачем бы он отдал на съедение Аньку? Ведь она старалась для него. Этот Философ тоже перевертыш, коли пожирает своих подопечных. Хотя мне не жалко волчицу. Она была тварью, туда ей и дорога.

Трава хлестала по ногам людей жестким частоколом зеленых штыков и особенно измывалась над Малкиным, как щупальцами спрута обвивала его лодыжки, мешала двигаться. Ваньке приходилось прибегать к помощи меча, погружая его в черную густую массу ожившей зелени и отсекая черные щупальца. Сашка и Катюха подминали траву по следу Андрюхи. Лугатик опасливо замыкал цепочку. В темноте силуэты людей едва различались.

– Не бузи, Андрюха, – сказала Сашка, когда Раппопет умолк. – На этот раз Анька не соврала. Если бы соврала, осталась бы живой. Ее убили за то, что привела нас к Карюхе, и, возможно, не только за это. Ответ есть у Философа.

– Давайте поспешим, чтобы успеть до полуночи! – вклинилась Катюха и громко ойкнула, схватившись случайно за жгучую крапиву, прикусила язык, ощущая жжение в ладонях.

Ванька ускорил шаг.

Он шел впереди и больше других испытывал сопротивление травы, воздуха и мрачных духов надвигающейся полуночи. Духи проникали под одежды и глубже – в сознание людей, наполняли тела нерешительностью, заставляли рассудки блуждать по лабиринтам безысходности. Все больше довлела зависимость от обстоятельств, нежели от собственных устремлений. Словно люди оказались в каком-то порочном круге, разъедаемые изнутри сомнениями, как лямблиями. Сердца не стучали, они барабанили в грудных клетках, дыхание захлебывалось, а утомленные ноги сами переходили на короткие перебежки. Быстрее, быстрее добраться до цели, чтобы наступила, наконец, развязка.

Темнота сгущалась. Тревожная, душная, чужая.

Она пробудила все, что крепко спало днем, пряталось от дневного света в закоулках теней и тьмы глубинной. Со всех сторон доносились непонятные звуки, заставляли вздрагивать и съеживаться от клацанья и скрежета, холодом обдавало позвоночники при всяком необъяснимом хлопанье над головами и неестественном вопле, похожем на визг свиньи.

Вдруг начинали сыпаться человеческие голоса, в которых каждый из друзей находил знакомые для себя интонации. Голоса звали к себе, утверждая: «Дорога из города здесь, дорога здесь. Иди за мной». Трудно было не свернуть на голос. Но тогда все должны были разойтись по сторонам и остаться в одиночестве. Люди сжимали зубы, вырывали себя из плена странных зовов, из зависимости от обстоятельств и упрямо держались вместе. Не замедляя шага, сбились кучнее.

Наконец, поле оборвалось, щупальцевый спрут зеленой травы сделал последнюю попытку, чтобы удержать людей, но, разрываемый их усилием, болезненно прошелестел и стих.

Ноги людей ступили на черный асфальт дорожного полотна окраины города. Полночь была близко. Малкин перешел на легкий бег. Его вела интуиция, по наитию он приблизился к нужному перевернутому дому за невысоким забором из штакетника, с узкой калиткой. И все вокруг стихло, точно какая-то сила извне подавила шумы: пропал шум шагов, шуршания одежд, дыхания.

Остановились перед калиткой, прислушались. Сашка повернулась спиной к дому, громко позвала:

– Нехорошо стучать в окно, когда калитка пропускает запах Карюхи!

Буквально через пару секунд из-за темных дверей дома отозвались:

– Кто бы ни пришел, одежда не красит Карюху!

В тот же миг сбоку, из густой темноты, истошно и длинно разнесся безудержный петушиный крик, оповещая о наступлении полуночи. Спустя мгновение двери дома с пронизывающим скрипом распахнулись, на улицу вырвался волчий вой, а следом через темное крыльцо перемахнул черный зверь. Черным комом прокатился по черной земле темного двора и как вкопанный остановился в десяти шагах от калитки, блестя бешенством двух холодных недвижимых глаз и притягивая взгляд Малкина.

Когда он начал выгибать спину и грудью припадать к земле, Сашка поняла: волк собирался кинуться на Ваньку. Зверю не составляло труда перескочить через жиденькую калитку.

Катюха попятилась, прячась за спину Малкина. За этой спиной было спокойнее и надежнее. Испуг, как иглой, прошил тело от затылка до пяток, короткий и уже привычный. От корней волос пробежал морозец, мышцы напряглись, ладони вспотели. Она вытерла их о джинсы, присела, в голове мелькнула мысль, что вновь предстоит смертельная схватка.

– Не успели, – выронила из себя.

Сашка, не отрывая взгляда от пасти зверя, на одном дыхании выдала:

– Мы знали, что рисковали, Ванька. Карюха в доме. Ее усыпили. Надо войти внутрь. Слышишь? Ты прав, другого случая может не быть. Волк пока что один, всего один. Это удача. Не медли.

Раппопет нащупал штакетину забора: оторвать бы и вогнать ее в оскал пасти. Брови сошлись на переносице, лоб прочертили морщины. По спине Лугатика побежали мурашки, он тоже потянулся к штакетинам. Зубы выбили дробь и заскрипели, сдавленные челюстями.

Последние слова Сашки подтолкнули Малкина. Медлить нельзя. Тыльной стороной ладони пригладил торчащие волосы, сжал рукоять меча и пинком распахнул калитку.

Волк рыкнул, а на черное крыльцо из темного дверного проема выступила крупная черная волчица. Два зверя преградили дорогу к дому.

Ванька поднял меч, выжидая, чей прыжок будет первым. Кто: волк или волчица? В темноте угадать невозможно. Лишь подсознательно понял, что прыгнули оба зверя одновременно.

Но волк был ближе, и Ванька нырнул под него, вонзая острие меча глубоко в глотку зверя и распарывая грудную клетку. Железные когти зверя просвистели над головой. Волк рухнул тяжело, с предсмертным хрипом.

Затем инстинктивно Малкин увернулся от мощного тела волчицы, ударил в черноту, меч вошел ей в бок, располосовал брюшину. Волчица пала на землю и кишки вывалились наружу. Жалобно, по-звериному застонала и заскулила, исходя кровью.

Малкин, не оглядываясь, шагнул к крыльцу дома. Остальные – в калитку, мимо поверженных зверей бросились за ним.

Внутри дома кто-то нашел выключатель, щелкнул. Свет от лампочки был тусклый, как бы на последнем издыхании, но достаточный для того, чтобы разглядеть на кровати спящую крепко Карюху. Под головой плоская подушка, матрац без простыни. Она, голая, лежала на спине, закинув за голову руки.

Лугатик опередил всех, потормошил девушку, пытаясь разбудить. Но Сашка обескуражила:

– Бесполезно, до утра не проснется. Она в магическом сне, это сильнее гипноза. Кладите на носилки.

– На какие носилки? – вытаращил глаза Лугатик.

– Это филиал Обработочной, здесь должны быть носилки. Ищите.

Раппопет зашнырял по дому и нашел тканевые носилки в кладовой. С Лугатиком развернул их на полу возле кровати. Перенесли Карюху на носилки, Катюха подложила под ее голову подушку, подняли с пола. Андрюха впереди, Володька сзади. Карюха спала глубоким сном. Никакой реакции на все, что с нею происходило.

– Уходим, – распорядился Малкин.

Вышли на крыльцо, вынесли на носилках Карюху. В уши ударил стайный вой, останавливая людей, все застыли, наткнувшись на многочисленные горящие точки звериных глаз за забором. Волки медленно надвигались из темноты. Их было полным-полно, будто собрались со всего города. В такую минуту вспомнишь не только родную мамочку, но увидишь как на ладони всю свою жизнь.

– Не успели, – испуганно икнула Катюха. Сердце сдавило предчувствием новой кровавой бойни. Она не могла привыкнуть к этому. Чувство испуга умирало лишь тогда, когда неотвратимая опасность не оставляла выбора, заставляла биться насмерть, защищаясь от перевертышей. Тогда ею овладевало желание увидеть смерть врага и ощутить, что сама жива.

– Проклятье! – выругался Малкин, злясь, что ситуация резко поменялась не в их пользу. – Придется прорываться! Защищайте Карюху!

Волчий вой прекратился внезапно, как и возник, и тут же десяток волков перемахнули через забор, заполнив двор и отрезав путь к калитке.

Ванька сдавил ладонями рукоять меча, ощущая, как металл стал нагреваться, от лезвия пахнуло жаром, оно раскалилось, словно вышло из кузнечного горна. Медленно спустился с крыльца.

Волки брали людей в полукольцо. Темная масса за забором колыхнулась точками горящих холодом глаз.

Зверь у распахнутой калитки повел хвостом, глухо рыкнул и присел. Прыжок был стремительным. Ванька выставил меч навстречу, уклоняясь, увидал, как меч вошел волку в пасть и глубоко в глотку. Запахло паленым.

И вдруг, в мгновение, все перевернулось.

Малкин размахивал мечом, обнаружив, что перед ним – пустота. Исчез дом, забор, звери, асфальт, окраина города. Вокруг – густая трава по пояс и купол темноты над головой. За спиной – удивленное дыхание и растерянное молчание сплотившихся друзей. Темнота кромешная, не видно друг друга и Карюху на носилках.

Сашка нащупала носилки и коснулась живота Карюхи. Та была на месте. Успокоилась. От Философа можно было ожидать всякого. Карюха могла пропасть с носилок так же, как сгинули волки. Философ непредсказуем. Почему он спас их, или это его странная шутка, или очередная ловушка?

На мгновение Малкину почудилось, что магия Философа вернула их на полчаса назад, на то место, где погибла Анька. Но это почудилось. Место было другое, трава не путалась в ногах, не обвивала лодыжки, запахи новые, без волчьего духа.

Было противно осознавать, что они целиком находились во власти Философа, так хотелось самим изменять ход событий. Прежде всего, Ванька вернулся бы в то утро, когда поехали на рыбалку, и даже еще раньше, в предыдущий день, чтобы напрочь выбросить из него состоявшуюся договоренность о рыбалке. Переиначить все. Уж лучше просто тупо без дела слоняться в парке у фонтана, чем угодить в это звериное логово Свинпета с его перевернутыми жителями и домами и всемогущим Философом, которого никто из них в глаза не видел.

Голый зад Свинпета показал свою сторону жизни. Не расхлебаешь до смерти. Наелись до отвала.

Они потерялись в темноте, не понимали, где находились и куда идти. Лишь бы в другую сторону от этого безумного города. Но где эта другая сторона? Все ждали Ванькиного решения.

Хорошо пристроились, беззлобно подумал Малкин, как будто у него семь пядей во лбу, иди, разбери в темноте, в каком направлении топать. А может, и не топать никуда, завалиться прямо тут в спячку. А утром видно будет. Утро есть утро, вечера мудренее, голова соображает лучше.

Вот только сердца людей продолжали бешено гнать кровь по жилам, не отойдя от недавнего напряжения. Налитые мускулы не хотели расслабляться, и ноги беспорядочно утаптывали траву, требовали движения.

Ванька неловко переминался с ноги на ногу, вздыхал, потом положил на плечо меч и шагнул наугад в темноту, как в пропасть.

Купол темноты над головой незаметно разошелся, открывая реденькую россыпь тусклых звезд.