Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

– Карим. – Он растерянно улыбнулся, как будто вслушиваясь в мой английский язык, узнавая слова. Губы у него были полные, чувственные. – Какой Карим?

– Из Морокко.

– А, Карим! Нет, не помню, в каком номере.

– А ты его знаешь?

– Знаю, но мы не друзья. – По-английски он говорил слабо. – У них своя компания.

– Он один, что ли, здесь Карим?

– Я другого не знаю. – Увидев кого-то за моей спиной, он обратился к нему: – Салям алейкум, Омар. – Дальше его речь слилась в непроходимый арабский клекот: ха-ва-кха-ва-кха-аля-ля.

Я обернулся – за мной стоял другой араб. Они несколько раз повторили имя Карим. Второй раз оно прозвучало как Карим аль Садр.

Потом мой собеседник сказал:

– Он живет в триста двадцать седьмой комнате.

– Спасибо!

В порыве благодарности я пожал ему руку. Он, растерянно улыбаясь, ответил на мое рукопожатие.

– А ты не можешь его позвать сюда, а то меня ваш вахтер не пускает.

Он растерянно оглянулся. Потом сказал:

– Нет, я не могу. Меня ждут.

Я снова остался один. Что было делать дальше? Я нашел по крайней мере одного Карима. Я знал его фамилию. Знал, где он живет. Я только не знал, как он выглядит. И я не знал, тот ли это Карим, которому я бы так хотел проломить череп, выбить зубы, глаз, что-нибудь еще, причем так, чтобы память о нашей встрече осталась у него на всю жизнь. И вдруг я ощутил, что, как только я дал названия всем тем увечьям, которые я хотел ему нанести, запал наносить их у меня прошел. Вечерний сырой холодок заполз под рубашку и остался там. Я стоял у вытоптанного газона, на котором окурков было больше, чем травы. Вокруг высились серые панельные пятиэтажки. Возле редких горящих фонарей моталась кругами ночная мошкара. Я мог простоять здесь вечность и не встретить того, кто мне был нужен. Апатия и усталость внезапно одолели меня, и я поплелся на автобусную остановку, с которой продолжал посматривать на здание общежития. Никто не входил в него, никто не выходил. Оно казалось декорацией, опустевшей съемочной площадкой. Наконец подъехал со скрипом автобус, остановился, сделав тяжелый выдох, открыл двери. Устроившись на задней площадке, я поехал, подпрыгивая на ухабах, назад в город.

Глава 24

Я был измотан поездкой. Хотелось одного – забыть этого Карима, отвратительный разговор в деканате, требование Лизы оставить ее в покое, кровососа-кагэбэшника, редакционные задания и последнюю кадровую перестановку. Дома, я знал, покоя я бы не нашел. Что меня ждало там? Четыре стены, пустая постель, выученная наизусть музыка, одиночество. Я пошел в «Вечерку». На что я рассчитывал, не знаю. Сказать Лизе, что нашел ее обидчика и теперь он от меня не уйдет? Вот если бы я принес ей окровавленный скальп этого Карима, тогда другое дело. Сел бы к столу, она бы подошла, стерла с темной поверхности кольца влаги от бокалов, а я бы бросил перед ней комок слипшихся волос. Она бы окаменела от ужаса. «Узнаешь? – спросил бы я. – Твой!» Нет, это меня снова занесло. Как хотелось просто подойти к ней и обнять, вдохнуть ее запах, прижаться губами к ее коже, забыть эту отвратительную размолвку.

Первый, с кем я столкнулся в «Вечерке», был Гончаров.

– Иди сюда, ты мне нужен. – Взяв меня под локоть, он провел к столу, за которым сидел мой хороший знакомый из КГБ.

– Присаживайся.

– Вечер добрый, – весело сказал Клещ.

– Это Дмитрий Кириллов, корреспондент «Комсомольской искры», – представил меня ему Гончаров. – А это Виктор Петрович, наш новый куратор.

Виктор Петрович, сообщнически улыбаясь, протянул мне руку:

– Очень приятно.

– А что вы курируете? – поинтересовался я.

– Виктор Петрович теперь будет курировать работу ОМК, и я умышленно тебя знакомлю с ним, потому что это тот человек, с которым имеет смысл обсудить твою идею о создании клуба коллекционеров пластинок.

– Вы интересуетесь музыкой? – спросил я.

– У меня самые разносторонние интересы, – с энтузиазмом заверил меня Виктор Петрович. – Книги, музыка… все что занимает нашу молодежь.

– Что ты будешь пить? – спросил Гончаров. – Какой-то коктейль?

– Коньяк.

– Ты?

Они уже были на «ты».

– Водочки бы.

– Со льдом?

– Лучше с огурчиком.

– Ты что, Витя, откуда здесь огурчики? Это же культурное место, молодежное кафе!

Гончаров обернулся в поисках официантки, и тут меня ждал второй сюрприз за вечер. Я увидел Лизу. Она стояла у столика, за которым сидел очень смуглый молодой парень с шапкой курчавых волос. Одной рукой она держала снизу поднос, второй придерживала стоящий на нем бокал, готовясь поставить его на стол. Парень, подавшись к ней и тыкая себя пальцами в грудь, говорил ей что-то. Она была в тех же темных очках, в которых я видел ее в последний раз.

– Лиза! – позвал Гончаров.

Она обернулась и, словно опомнившись, поставила бокал и подошла к нам.

– Лиза, значит, так, одну водку и два коньяка. Тебе не темно в очках?

– Мне нормально, Петр Михайлович.

На меня она не смотрела. Синяк был аккуратно заштукатурен и почти не виден.

– Хорошая телка, – заметил Майоров, когда Лиза ушла за напитками.

– Других не держим, – не без гордости заметил Гончаров. – К нам тут очередь стоит на работу, так что отбор проводится строгий.