Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

– Ни, хода вже не було тоди. Його пидирвалы, ще колы цэркву знэсты хотилы. Думалы, що вона тэж рухнэ, а вона стояла. Тилькы склэп рознэсло.

– А склеп чей был?

– Склэп був Володацькых. Його тэж пограбувалы сыльно. Там сракофаг стояв з гэнэралом, вин там пид склом лэжав. Як живий був. Я сам не бачив, але ж дид мий казав, що граф як живый був, докы скло не знялы. Я колы зняли, так вин як прах розсыпався. Гэрой вийны з Наполэоном.

– А с саркофагом что сделали?

– А з нього тэлэгу зробылы. Гарна була тэлэга, йийи я бачыв, а з иншых гробив уси залышки повыкыдалы та й на фэрму видправылы, свынэй годуваты.

– Трупами что-ли?

– Ни, не трупамы, а я кажу, взялы гробы, бо гроб вин же як корыто, и з нього кормылы свыней. А тут я живу.

Он приподнял вошедшую в землю калитку, отворил ее и пропустил меня во двор. Дом был невысокий, и, когда мы входили в него, мне пришлось пригнуть голову. Вся семья находилась в одной комнате. Здесь стояли стол, плита с большим красным газовым баллоном, шкаф с разнокалиберной посудой на открытых полках. У стола сидела старуха. Она, кажется, дремала, то ли придерживая сухую головку темной, увитой венами рукой, то ли прикрывая ею глаза. Женщина у плиты что-то варила, помешивая деревянной ложкой в большой кастрюле. Она была в перепоясанном солдатским ремнем байковом халате и мужских туфлях на босу ногу. Пол в доме был земляным. Я слышал о таком, но видел впервые.

– Фаня, це с газэты хлопэць, хочуть з мамой побалакаты, про старых хазяйив, – объяснил мой проводник.

– Проходьтэ. – Женщина с интересом рассматривала меня. – А з якои газэты?

– Из Одессы, – сказал я, предположив, что название газеты она все равно не знает.

– А-а-а… Мама, тут вас запытаты хочуть, вы не спытэ?

Старушка отняла руку от лица. Глаза у нее были затянуты белесой пленкой. Голова, теперь ничем не поддерживаемая, мелко тряслась. Рот, проваленный из-за отсутствия зубов, мелко жевал.

– Мама, вы Володацькых памъятаетэ? – очень громко спросил Петр Ильич.

– А? – Старушка встрепенулась, приставила ладонь ракушкой к правому уху.

– Володацькых, кажу, памъятаетэ?

– Вала-вала, – сказала старуха и тихонько засмеялась, может быть пытаясь смех выдать за ответ на непонятый вопрос.

– Графа старого памъятаетэ?

– А-а, графа… Так, графа памъятаю! – закивала она. – Графа памъятаю. Красывый був, з вусами. – Старуха приложила трясущийся палец к промежутку между носом и верхней губой.

– Вин потим помэр, а сын церкву йому збудував. Я ще дытыною була.

– Ще трохы памъятае, – одобрительно заметил Петр Ильич. – Ну, запытуйтэ що вам потрибно.

– Спросите вы, что с Володацкими потом произошло?

– Мама, а що з хазяямы потим було? Що воны, втиклы, чы шо?

– Уйихав, слава Богу, уйихав, – закивала старушка. – З дружиною уйихав. В шуби був, такый красывый. Казав, церкву бережить, бо я ще повэрнуся. – Лицо у бабки отразило вдруг интерес. – А що, чуты щось?

– Ага, зараз повернуться воны тоби! З того свиту повэрнуться!

– Я нэ знаю. – Старушка снова беззвучно засмеялась, видимо, не поняв, что сказал сын.

– Ще щось запытаты?

– Узнайте про подземный ход. Зачем его рыли?

– Мама, а навищо пидземного хода до церквы копалы?

– А?

– Навищо, кажу, пидземного хода зробылы до церквы?

– Я нэ знаю. – Теперь она была растерянна.

– Там у склепи, кажуть, його дружина була похована, – подала голос женщина у плиты. – А вин коло нейи багато часу проводыв. Сыдив поряд с гробом и плакав соби. Кажуть, дуже красыва жинка була. То мама вже путае. Вона ще до того, як вин втик, померла. Люды казалы, що вин зглузду зйихав вид горя. А вин чув, що люди кажуть, так наказав хода йому прорыты з хаты, щоб його и не бачыв нихто, колы вин ходыть до нейи. Вин може б и не уйихав, але ж тут комисар одын був, вин и саркофаг з його батьком, чы то дид був, розбыв. Йому шабля його сподобалась, вин каже, я ту шаблю визьму и моя будэ. У нас зараз вийна з панамы и вона мэни дуже подобаеться. Ну, вин зи свойма хлопцямы розбыв гроба и взяв йийи. Йому кажуть, тоби пан голову видирвэ, а вин кажэ – не видирве, я йому першый йийи зрублю гэть! Ну, взяв шаблю и пишов. А пан вже чув и пид викном у сэбэ капкан заховав. И поймав того комисара. Забрав шаблю, но нэ вбыв. Кажэ, клыкай кращэ, щоб товарыши почулы. Ну, а з ным було, говорять, хлопцив може пъять. Воны кажуть пану через викно: видпусты його, а то мы хату твою пидпалымо. Пан кажэ: пидпалюй! Воны пидпалылы.

– Хэ-хэ, – подал голос Петр Ильич. Судя по довольному выражению его лица, в этой истории он явно был на стороне пана.

– Ну, пан уйшов через пидземного хода, – продолжала женщина, – а комисар сгорив там у капакани. Крычав, кажуть, страшенно. А потим пан повернувся зи свойимы товарышамы, ну и кого спиймалы, тых до пидземного хода загналы и там пидирвалы з двох кинцив. А пан потим знык.

– Но сказал, что приедет?

– Того я нэ чула. – Женщина пожала плечами. – То мэни моя бабка розповидала. Може й брехня усэ. Так люды казкы люблять, ось и розповидають.

– А я гадав, то вже потим хода пидирвалы, колы цэркву хотилы повалыты, – сказал Петр Ильич.

– А може, й потим пидирвалы.