Свиток 5. У истоков империи

Потом к делу приступил Кор’тек, суть его маневров я понял не сразу, но так или иначе, а он умудрился столкнуть нас с неизвестной лодкой именно что нос к носу.

Лодка-то, кстати, была деревянной. Но не такой как у нас, а обычные два выдолбленных ствола, соединенные вместе. Конструкция надежная, практичная и вполне рабочая, способная пережить века[7]. И двигалось оно не посредством весел, а методом упирания шестом в илистое дно и проталкивания всей конструкции вперед.

А осуществляла это «упирание» и «двигание» парочка туземцев весьма подозрительного вида.

Потому как ни в жисть я не поверю, что делая что-то хорошее и одобряемое законом и обществом, можно иметь такой вороватый вид, бегающие глазки и дикий испуг в глазах при виде внезапно выскочившей наперерез неизвестной лодки и сидящих в ней вооруженных до зубов людей… Это и предопределило мое дальнейшее поведение.

— Браконьерите, сволочи? — грозно сдвинув брови, вопросил я у туземцев, не спускавших глаз с копья Лга’нхи, наконечник какового тот, видимо заранее предугадав их интерес к холодному оружию, любезно подсунул под самые носы бедолаг.

— Ась? Чевось? — примерно так ответили мне допрашиваемые, а потом, перейдя на ломанный аиотеекский, сообщили, что занимаются рыбной ловлей и не более того.

— Контрабандите тогда, поганцы?

— Чего? Моя плоха говорить на языке большой черноволосый господина. Моя рыба из воды доставать… — говоря громко и раздельно, видимо путая незнание местного языка с глухотой, пояснил мне мужик в лодке, тот, что был постарше. А тот, что был помладше, видать сын или племянник, даже изобразил некую пантомиму на рыболовную тему.

— А и впрямь, Дебил, — поддержал туземцев Лга’нхи. — Говори уже понятными словами, а то даже мы с Кор’теком пока тоже ни слова не поняли.

— Чего в лодке-то везете? — рявкнул я на прибрежницком диалекте.

— Ничего! — глядя на меня честнейшими глазами, заверил туземец постарше, однако один только вид его внезапно вспотевшего лба вполне мог послужить иллюстрацией к понятию «чистосердечное признание».

— Лга’нхи, откинь ту тряпку, что у них на дне лежит, — попросил я друга и тот с хирургической точностью выполнил эту просьбу наконечником своего более чем трехметрового копья.

— Кор’тек ,это то, чего я думаю?

— Не знаю, чего ты там себе думаешь, — недовольно пробурчал в ответ Кор’тек, — а это обычный гок’овый канат. Хороший, длинный… Да тут их шесть мотков… Непонятно, нафига им столько в одной лодке надо?

— На что менять везли? — осведомился я у ставших внезапно бледно-зелеными туземцев. — И кому?

— А и-и-и… Не менять вовсе, — с отчаянной храбростью залопотал туземец. — Свояк у меня тама чуток подальше живет. Попросил канат одолжить… А я чего? Я пожалуйста. Потому как родня, как же не одолжить, когда он просит. Ему потому как надо, а у меня есть, ну вот я и того, значит, потому как родне помогать надо, вот я, значит, канатик-то и того, потому как…

— Аиотееки все канатное дело и торговлю ими под себя загребли, — пояснил я своим соратникам, смотрящим на все это шоу с диким недоумением. — А этот вот решил в обход аиотееков запрещенными товарами меняться. Так?

Молчание и повинно опущенная голова пойманного с поличным контрабандиста были лучшим подтверждением моих слов.

— А зачем это аиотеекам? — спросил меня брательник, продемонстрировав всю свою невинность в вопросах торговли.

— Это чевой-то? — вот так вот можно, что ли, запретить чем-то торговать? — сверкнул внезапный интерес в глазах куда более искушенного Кор’тека.

— Ну смотрите, мужики. Ежели чего, обращайтесь. Мы вас аккурат на этом месте будем каждый день ждать.

Очень теплые и приятные слова. Однако глаза Егтея, их произнесшего, светились такой подловатой жадностью, что мне как-то сразу стало неуютно.

Гнилая он вообще был натура, этот Егтей — тот самый туземец «постарше», которого мы назначили своим проводником.

…Вот хоть убейте, а не верю я в некую изначально заложенную порочность людской натуры. Отказываюсь думать, что некий младенец уже рождается зараженным гнилью человеческой подлости или с червячком предательства в душе.

Мне всегда казалось, что эта гниль и червивость есть следствие неправильного воспитания ребенка, случившихся с ним в детстве психологических травм. Ну или вывихов человеческой цивилизации, порождающей уродливых мутантов под стать собственной искусственности и оторванности от живой природы.

И тот факт, что среди моих первобытных товарищей, откровенных моральных уродов было крайне мало, лишь подтверждал это мнение.

Нет вот только не надо думать, что все они были сплошь ангелы и титаны духа. Нет. Встречались среди них и жестокие садисты, и готовые идти по головам властолюбцы, и пронырливые мошенники. А уж дураков-то хватало с избытком, как, думаю, и во все времена.

Но вот откровенных трусов, подлецов и предателей я почти не встречал. Раньше я думал, что все эти качества есть некое следствие постоянного давления Власти или Денег, заставляющих человека юлить и подличать, не позволяя открыто высказывать свою волю или отстаивать интересы с оружием в руках.