Свобода

Тяга индивида к самоутверждению оказалась вытеснена из сферы материального производства. Зато небывало широкое пространство для этой тяги открылось на новом «пионерском фронтире» – быстро расширяющемся, по-видимому, безграничном мире потребления. Кажется, что в этом мире капитализм наконец открыл секрет философского камня: с точки зрения потребителей, потребительский мир (в отличие от сферы производства и распределения богатства и власти) свободен от проклятия борьбы с выбыванием и монопольной функции. Здесь борьба может продолжаться все дальше и дальше без всякого выбывания; и количество ее участников может не только не уменьшаться, но даже расти. И словно это само по себе еще не достаточно поразительное достижение, мир потребления как будто бы излечил свободу еще от одной болезни – небезопасности. Индивидуальной свободой, в ее потребительской версии, можно пользоваться не жертвуя той уверенностью, которая лежит в основе духовной безопасности. Эти два поистине революционных достижения легитимируют мнение, будто позднекапиталистическое общество в его потребительской фазе предлагает человеческой свободе большее пространство, чем любое другое человеческое общество, прошлое или нынешнее.

Замечательная свобода потребительского мира от самоистребительных тенденций всех прочих форм конкуренции была достигнута благодаря переносу межличностного соперничества из сферы богатства и власти (то есть от благ, предложение которых по самой их природе ограничено и которые поэтому подлежат процессу неудержимой монополизации) – в сферу символов. В мире потребления обладание благами – лишь один из призов в конкуренции. Борьба идет также за символы, за те различия и отличия, которые этими символами обозначены. И в этом своем качестве эта конкуренция обладает уникальной способностью умножать свои призы вместо того, чтобы понемногу их тратить в ходе конкурентной борьбы.

Еще за много лет до победы консюмеризма один из самых проницательных американских социологов, Торнстейн Веблен, разглядел этот потенциал символической конкуренции: «поскольку такая борьба – это, в сущности, состязание за респектабельность, основанное на завистливых сравнениях, то здесь невозможно даже приблизиться к окончательному успеху»[43]

. Всегда неокончательная, всегда снабжаемая свежими стимулами и не дающая угаснуть надеждам, эта борьба может длиться вечно, черпая цели и энергию из собственного движения. Этот механизм само-продвижения и само-продления подверг подробному и проницательному анализу ведущий французский социолог Пьер Бурдьё[44]

. Суть его выводов в том, что не сами социальные позиции, а различия между социальными позициями являются истинными призами в конкуренции, как ее определяет мир потребления; и «различия ситуаций и, самое главное, позиций на символическом уровне суть объект систематической экспансии»[45]. Число позиционных различий (потенциально) бесконечно. В принципе, его не должны ограничивать ни скудость естественных ресурсов, ни ограниченность наличного богатства. Все новые различия производятся в процессе соперничества между потребителями, и потому призы, выигранные одними участниками, не обязательно уменьшают шансы остальных. Напротив, они стимулируют остальных ко все более сильным и направленным усилиям. Участие в соперничестве, а не материальные трофеи, символизирующие моментальный срез игры, – вот что составляет награду.

Марк Гийом предположил, что на стадии консюмеризма «утилитарная функция» приобретаемых на рынке товаров уходит в тень, а на первое место выходит «знаковая функция»[46]. Теперь предметом желаний, поисков, приобретения и потребления стали знаки. Можно сказать, что товары служат предметом желаний не из-за своей способности укреплять тело или ум (делая их здоровее, богаче, полноценнее), но из-за своей магической способности придавать особую, отличительную и потому желанную форму телу или духу (особенный облик, служащий ярлыком принадлежности к правильному полюсу какого-то различия). Можно пойти дальше Гийома и предположить, что само различие между «утилитарной» и «знаковой» функциями уже не имеет смысла ввиду того факта, что именно знаковая способность составляет главную притягательность, более того – подлинную «утилитарную функцию» рыночных товаров.