Свобода и любовь (сборник)

Наташу била лихорадка ожидания. Время в вагоне тянулось бесконечно. Сколько раз сердце переполнялось радостью при сознании о близости встречи, то вновь затихало, когда она подсчитывала, как еще долго до минуты свидания. Последний час радость ожидания превратил в муку. Что, если он не встретит? Как найти его? Если не встретит – значит, придется ждать до завтра, ждать в чужой гостинице долгую, скучную ночь… Ей казалось, что она этого просто не вынесет… Когда в вагонных окнах замелькали яркие вокзальные огни, у Наташи так застучало сердце, что ей казалось – соседи должны слышать: тук-тук, тук-тук. Даже больно. А по телу забегала противная, холодящая дрожь-озноб. Хотелось зевать, потягиваться… Несносно коченели, не слушались, дрожали пальцы. Наташа вся в окне напряженная, высматривающая.

Тут ли он? Тут ли он?

«Господи, Господи, сделай, чтобы он встретил». Наташа, разумеется, не верит в молитву, но так легче, когда шепчешь привычные слова, как в детстве…

Платформа… Толкотня… Сколько народу! Увидит ли ее… Найдет ли… Он… Он… Конечно, он.

У Наташи слабеют ноги, и еще громче, но уже радостно, победно, ликующе бьется, колышется, стучит Наташино сердце.

Когда Наташа в вагоне рисовала себе их встречу после такой разлуки, она воображала, что, невзирая на толпу, на страх быть узнанными, они бросятся друг другу на шею…

Поцелуи, объятия, быть может, слезы радости. Но вышло не так, как ожидала Наташа. Соскакивая на платформу, Наташа оступилась. Полетел зонтик, сак. Ей пришлось подбирать рассыпанные вещи. А он, Сеня, прежде чем поздороваться с ней, нагнулся за зонтиком и уже тогда протянул ей руку. Наташа растерянно, молча пожала ее, как чужому.

– Ну идем, идем скорее, Наташа. Ишь, сколько народу. Чего доброго, еще на знакомых наскочим. Я буду показывать дорогу, а ты иди сзади.

С независимым видом, будто ничего не имел общего с Наташей, зашагал по платформе к выходу. Наташа, все еще ошеломленная, плохо веря, что встреча уже совершилась, старалась не отставать и не терять его из вида.

Она успела только мельком взглянуть на него, но он ей показался каким-то другим, изменившимся, чужим. Как будто пополневшим… Или борода отросла. Она знала его страх «налететь на знакомых», знала и эти прогулки гуськом по чужому городу, где заведомо не было ни одной живой знакомой души… Но сегодня мания преследования Сени ее раздражала. Закипала злоба.

«Даже не поздороваться как следует! И это после такой разлуки… Не обменяться ни единым словом, не предложить ни одного вопроса».

Они переходят широкую пустынную площадь с мигающими фонарями. Отель. Шаблонный, со швейцаром в галунах, с мальчиком-рассыльным в блестящих пуговицах. Кто-то берет ее вещи.

– Ну что ж? Как?

В лифте Семен Семенович ближе придвигается. к Наташе, хочет взять ее руку. Наташа инстинктивно по привычке отдергивает, указывая глазами на мальчика с блестящими пуговицами.

– Это ничего… Я сказал, что жду жену…

– И взял комнату на двоих: Потом ты переедешь в другой отель, а пока… Видишь, какой я стал опытный.

И Семен Семенович усмехнулся, лукаво поглядывая на Наташу поверх золотых очков. Наташа улыбается. Но улыбка вялая, несчастная. И в глазах потух тот огонек, который горел в них всю дорогу, красил все лицо, заставлял пассажиров невольно на нее оглядываться: такое сияние счастья излучали глаза Наташи. А теперь она просто недоумевает, вопрошает.

Ей кажется, что она просто еще не встретила Сеню, что тот человек, который подымается с ней в лифте, кто-то другой, незнакомый.

Мальчик в блестящих пуговицах широко распахивает дверь двухспальной, банально пустой и казенной отельной комнаты. Он не спеша вносит вещи и, желая господам «покойной ночи», уходит.

Семен Семенович оживлен и необычно подъемный, радостный. Он так ждал ее, Наташу…

– Ну, покажи теперь, какая ты. Похудела будто. Или с дороги?

Он загребает ее в свои объятия.

– Пусти, Сенечка, дай раздеться… шляпу снять. – Наташа стоит с закинутыми руками, возится с шляпой. Булавка запуталась в волосах – не высвободишь…

– Постой, Сенечка… Погоди. – Но Сенечка не слушает. Он прижимает ее к себе, целует.

– Милая, любимая… Так соскучился по тебе, стосковался.

Еще шляпа не высвобождена, а Наташа уже лежит поперек двухспальной кровати, и частое, горячее дыхание Семена Семеновича обжигает ей лицо.

Ей неудобно, неловко. Шляпа тянет волос, шпильки впиваются в кожу… А сам Сеня кажется таким далеким; таким чужим…

Разбита, скомкана та неповторная, ликующая радость, какая окрыляла дорогу, разбита, сломана Сеней, его грубо-торопливой, слишком торопливой лаской…

– Дай твои губы… Наташа… Ты отворачиваешься? Ты больше не любишь?

Наташа молча прижимает к себе его голову, ценную, дорогую голову мыслителя…

Она улыбается ему, а в глазах слезы. Он думает: это от счастья.

Пусть думает. Наташа знает, что плачет ее душа, что разбита еще одна грёза, что сердцу нанесена еще одна рана новой, неисправимой обидой.

Он спит. Утомленный, успокоенный. А Наташа сидит на постели возле спящего Семена Семеновича и глядит в ночную тьму, пытаясь осмыслить, понять случившееся.