Свобода и любовь (сборник)

– Ну, ну, не сердись, Наташенька. Я же шучу. И я не сержусь на тебя. Напротив, я сейчас так доволен… Счастлив. Гора с плеч. Ты и не представляешь себе, как ты меня напугала… Боюсь я потерять тебя, Наташа. Не могу я остаться без тебя. – И он, обнимая Наташу, прижимается лицом к ее груди. – Хорошо мне с тобою, Наташа. Не ушел бы… Ах, батюшки! – Он сразу вскакивает. – А профессор… Седьмой час. Надо бежать. Ну, прощай, Наташа. До вечера.

Он торопливо уходит.

Наташа сгребает обрывки письма к Ванечке и медленно, глубоко задумавшись, ссыпает их снова в корзину.

Она чувствует громадную усталость. Тянет домой. Шевелится, мучает мысль: чужие.

Совсем чужие…

VII

Семен Семенович вернулся поздно, оживленный и довольный. Он полон интересных, будящих мыслей, навеянных беседою с профессором. Профессор работает в той же отрасли, что и он.

– Ты не можешь себе представить, как приятно, наконец, встретить собеседника, которому не приходится втолковывать азбуку, который своим собственным, индивидуальным подходом к вопросу, заставляет тебя с другой стороны подойти к своим собственным положениям… У меня получается сейчас впечатление, что мною многое еще недостаточно продумано. Надо углубить, надо разобраться… Да, это крайне, крайне важно иметь знающего собеседника. Только теперь я понял, как я изголодался по умному человеку, который толкнул бы мне мысль.

Семен Семенович говорит с наивной удовлетворенностью, убежденный, что его слова найдут полный отзвук в Наташе. Он и не подозревает, что его слова опять, как тонкие иголочки, впиваются в сердце, ранят больно-больно… Значит она, Наташа, в его глазах никогда не была умным собеседником, значит она ошибалась, ошибалась долгие годы, когда воображала, что «толкает его на мысль», что «нужна» ему для работы…

– Что же такого особенно «умного» сказал твой профессор, если ты даже усомнился в правильности, в продуманности своих положений? – ее вызывающая, язвительная нотка.

Но Семен Семенович и не замечает. Ему неохота повторять беседы с профессором. Потом, завтра. Но Наташа не отстает, бросает вопросы, с непривычной настойчивостью добиваясь ответа. Она страстно защищает, отстаивает положения Семена Семеновича, будто «обижена» за них, будто ее волнение вызвано тем, что кто-то мог усомниться в правильности мыслей Семена Семеновича. Если б Наташа позволила Семену Семеновичу заглянуть в ее сердце, он бы изумился: Наташа ревновала. Ревновала впервые. Она, которая не знала ревности к его жене, к Анюте, которая вместе с ним, с искренним страхом за Анюту пережила беременность и роды Анюты в эти годы близости с Семеном Семеновичем, она ощущала сейчас слепую, мучительную ревность к незнакомому профессору. Так легко, без усилий, занять ее место в жизни Сени, сделать ее «лишней» именно в той области, где она себя считала такой необходимой ему.

Семен Семенович вяло и поверхностно повторяет соображения профессора, будто Наташи они не касаются, будто только уступая ее настойчивому любопытству. И Наташа злорадно ухватывается за уловленную нелогичность, скачок мысли профессора. Она в нарочно преувеличенном виде преподносит эту нелепость Семену Семеновичу. Но он и тут не «поддается».

– Анюта просто не усвоила его ход мыслей, это сложнее, чем тебе кажется, – с обидным равнодушием отводит разговор Семен Семенович и, с зевком, прибавляет:

– И устал же я сегодня… Пора на боковую. Покойной ночи, Наташа, ты уходишь уже?

– Я думала, мы посидим, поговорим… Я тебя весь день сегодня не видала…

– Куда там говорить, когда уже за полночь! Завтра наговоримся. Я плохо спал эти ночи, а завтра с утра за работу. Идти с профессором в библиотеку. Мне надо отдохнуть.

– Конечно, нам следует отдохнуть.

Наташа подчеркивает слово «нам». Почему он всегда исходит только из себя?

Они целуются казенным супружеским поцелуем. Уже в дверях Семен Семенович оборачивается:

– А знаешь, Наташечка, я все-таки очень доволен, что мне пришла в голову эта блестящая идея приехать в Г. Удивительно сегодня приятный день. Ну, спи хорошо, Наташечка. – Он ласково кивает ей и притворяет за собою дверь.

Наташа громко щелкает задвижкой. Ушел. Ушел, не поговорил. И это после такого дня… После всех этих часов одиночества, с тяжестью, с мукой, с сомнениями в душе. Ушел с заявлением: «какой приятный день»… И потом, главное это пренебрежительное отношение к ней, не к Наташе, другу-жене, а к коллеге, к соратнику по оружию… До сих пор этого не бывало. Этого она забыть, простить не сможет… Сколько раз сознание, что он прислушивается к ее мыслям, ценит их, помогало ей переносить неудачи в работе, недоброжелательную критику, нападки… В этом сознании она черпала силы для дальнейшей работы, борьбы… Он ее ценит, он верит в ее «черепок», а остальное не важно… Но что, если он «прислушивался» к ее мнению, будто считался с ним только потому, что она «его Наташа», нравящаяся ему женщина?