Свобода и любовь (сборник)

Он считал, что вся вина лежит в его неумении обращаться с женщинами. Он завидовал донжуанам, пробовал даже выспрашивать их…

Теперь, в X., ему казалось, что они встали на твердую почву, снова нашли друг друга, как выражалась Наташа. И Семену Семеновичу было светло, легко и радостно на душе.

Завтрак прошел среди смеха и шуток. Семен Семенович ел с аппетитом, хвалил булки, кофе, уверял, что Наташа могла бы быть «прекрасной хозяйкой». Ему все здесь нравилось.

А Наташе казалось, что она занимает знакомого; но это было легко и естественно.

– Охотно бы я пожил здесь подольше. Но вот в чем беда: библиотека открывается во вторник, и профессор пригласил своего коллегу на вторник показать мне некоторые архивные материалы… Так что официально я, собственно, отпущен до вторника и должен был бы уехать уже в понедельник.

– В понедельник. Вот это отлично…

– То есть как отлично?

– Ну да. Ты же знаешь, что я рвусь назад, меня мучает, что я здесь зря сижу, когда меня ждут. Уеду и я в понедельник.

– Глупости. Ничего они тебя не ждут. Прекрасно без тебя обходятся. Что такое день-два? Совсем не вижу, зачем нам торопиться отсюда.

– Один-два дня, по-твоему, ничего не значат?… И это при современной напряженной атмосфере?

– Наши всегда преувеличивают.

Наташа замолкает. Она думает о том, что и на этот раз он исходит только из себя… Еще не было случая, чтобы он по ее просьбе подарил ей лишний час… Надо ехать, Анюта ждет… И никаких колебаний, уступок. Это закон. Почему же он не допускает, что и она может торопиться. Что и для нее один лишний день здесь потеря.

– Помнишь, Сеня, – как бы вслух думает Наташа, – два года тому назад мы встретились с тобою в N.?

– Помню. Что же?

– Ты помнишь, я захворала. Ангина… Был жар… В городе ни единой знакомой души… Противный отель… Помнишь, как я тогда просила тебя провести со мной один день, один только день, просто чтобы не лежать одной в чужой, неуютной гостинице. Тогда я говорила тебе: Сенечка, один день… что значит Анюте один день, когда она всегда с тобою… Ты знаешь, редко просила у тебя что-нибудь, а тогда я просила. Но ты уехал. А я осталась одна, больная, в полубреду…

– Почему ты это вспоминаешь? – У Семена Семеновича смущенное, несчастное лицо.

– Потому что, когда дело идет о тебе, ты понимаешь, что и один день может иметь значение. А когда дело идет обо мне, о моих желаниях, ты со мною не считаешься. Странное неравенство.

Наташа говорит с непривычным спокойствием, с холодком.

– Как это я не считаюсь с твоими желаниями, Наташенька? Ты несправедлива, голубчик. Когда же это я тебя насиловал? Ты скажи. Так нельзя упрекать, без фактов. Если я что не так делаю, так бессознательно, нехотя… Я совсем не желаю «неравенства»…

– Ну, оставим это. Право, это не так важно теперь. Просто надумалось, и сказала.

Наташа пытается перевести разговор на другие темы.

Но Семен Семенович отвечает рассеянно. Он ходит по комнате и думает. И вдруг лицо его просветлело. На губах добрая, ласковая улыбка, которую Наташа всегда так любила, а в глазах забавная, милая, детская лукавость.

Он посматривает на Наташу поверх очков:

– Ну, Наташенька, я пойду постригусь. А потом пойдем с тобою город смотреть.

Он подошел к Наташе и с серьезной нежностью поцеловал ее глаза, потом обе руки и как-то сконфуженно-спешно скрылся за дверь.

– Ты поскорей, а то стемнеет, – успела только крикнуть ему Наташа.

Семен Семенович вернулся гораздо скорее, чем ожидала Наташа.

– Уже вернулся; Так скоро побрился?

У него лукаво-таинственный вид.

– Что же ты делал? – Его вид и смешит, и интригует Наташу. Так улыбаются матери на «тайны» детей.

– Отгадай.

– Ишь какой. Где же мне догадаться? Расскажи, Сенечка, ну, расскажи.

Она, смеясь, тормошит его.

– Посылал телеграмму профессору, – и он ребячливо высовывает язык.

– Телеграмму? Какую?

– Сказать, что я вернусь только в пятницу. Вот.

– Сеня!

Он ожидал, что Наташа в порыве благодарности бросится душить его. Но Наташа стоит с опущенными руками, и в лице не радость, а что-то незнакомое, злое…

– Ты послал телеграмму, ты отсрочил отъезд, не спросив меня, не посоветовавшись. Как же ты мог это сделать? Как ты решился, как ты…

– Наташа, что же это?

– Ты же знаешь: последний срок для моего отъезда вторник.

– Но, Наташа, ты же сама обиделась на меня, когда я только заикнулся, что должен бы уехать уже в понедельник вечером… Ну вот, ради тебя, чтобы показать тебе, как я. с тобой считаюсь, как я дорожу тобою, больше, чем работой, больше, чем всем… Я думал, ты обрадуешься, а ты…

У него вид несправедливо разобиженного ребенка.