Свобода и любовь (сборник)

– Не мучайся, Сеня, пройдет. А теперь ты ложись сюда и жди, пока я соберу твои вещи. Тебе незачем уставать. Я все для тебя уложу. Тебе же плохо. Ну, прекрасно. Лежи.

Наташа уже затягивала портплед Семена Семеновича, когда он как-то виновато, крадучись вошел к себе в номер.

– Ты что это пришел сюда, Сенечка? Лежал бы себе. Я все уже уложила. Готово.

– Я боялся, что ты тут сидишь одна да плачешь… Лежу и мучаюсь. Ведь я люблю тебя, Наташа.

Это сказано так серьезно, что Наташа невольно улыбается. Но на душе холодно, пусто. Может быть, и любит. Но что ей-то дает эта любовь? Уколы, унижения, муки…

– Ну, одевайся, одевайся, Сенечка… А то опоздаешь к профессору, и тебе еще, пожалуй, «нагоняй» будет от мадам профессорши.

– Может, ты к ней приревновала? Так ведь она старенькая.

Наташа опять улыбается:

– Ты ужасный ребенок, Сенечка… Смешной такой, непонимающий… Ну береги себя, не болей. Твою рукопись я положила в папку… Книги все здесь. Прощай, Сенечка. – Они обнимаются.

– Ты как-то холодно целуешь… Точно по заказу.

– Так полагается благонравной жене. Не хочу тебя соблазнять, – отшучивается Наташа и спешит вызвать прислугу, чтобы вынести вещи. – Ты поедешь на автомобиле, чтобы не уставать…

В коридоре Семен Семенович неожиданно при лакее обнял Наташу и зашептал ей в ухо:

– Ты не сердись. Ты же моя девочка… Ты же знаешь, как ты мне нужна… Это ради Анюты.

На повороте коридора он приостановился и молча закивал ей головою. Казалось, ему хотелось что-то ей сказать, что-то объяснить. Наташа шутливо замахала ему платком:

– Не влюбись в профессоршу… И приезжай скорее.

Тогда он усмехнулся и, видимо успокоенный, уже решительно завернул за угол коридора. Наташа, низко опустив голову, ступая по знакомому, противно мягкому ковру, шла к себе в номер.

XIII

X. действительно старинный город. Его узорчатые кружевные церкви, затихшие старые улицы привлекали туристов, и потому Наташе без труда удалось найти комфортабельный и недорогой отель.

И комната оказалась симпатичная: вся залитая солнцем, с мебелью в стиле модерн. Прямые, спокойные линии, отсутствие «ловушек для пыли» – тяжелых ковров и бархатных портьер – успокоительно действовали на зрительные нервы.

Вид из окна был не на узенький двор и крыши, как в Г., а на широкую, степенную, затихшую площадь с домами, видавшими смену поколений.

Как только Наташа встала, подняла штору и улыбнулась горячим лучам весеннего солнца, она почувствовала давно небывалую радость жизни, бодрость, энергию. Ей все здесь нравилось: удобная постель, уместительный умывальник, а главное – вид из окна. Когда Наташа открыла окно, в лицо ей пахнул весенний ветерок, насыщенный нежными цветочными ароматами, а из соседнего сада несся уже совсем весенний птичий концерт.

– Жизнь. Вот она, жизнь… А я так мучилась там… Зачем?

И работа сразу наладилась. Легко, споро, без напряжения. С утра тянуло к письменному столу, а ночью все еще жаль было оторваться… Писала бы, кажется, весь день, не вставая. Но надо же было полюбоваться на «старого красавца», на город с его затихшими улицами, задумчивыми домами, кружевными соборами.

Наташа чувствовала себя счастливой. Она наслаждалась своей вновь приобретенной свободой. Будто школьница на каникулах… Она улыбалась, идя по улице, улыбалась, выбирая обед в дешевом ресторане, улыбалась, ловя горячие лучи весеннего солнца, улыбалась, когда с чувством легкого, но приятного утомления после напряженной работы ложилась в постель.

В пятницу Наташа зашла на почту. Среди, писем, присланных кружным путем, неожиданно письмо и от Семена Семеновича. Что он пишет ей? Опять новую боль? Может, извещение, что не едет…

Наташа не спешила вскрыть письмо, она сунула его вместе с остальными в кожаную сумочку.

В скверике, где так весело, по-весеннему перекликались птицы и где рядом с темной мясистой зеленью вечнозеленых растений нежно розовели цветы миндалей и абрикосов, Наташа стала по очереди вскрывать письма.

В первом же деловом письме – настойчивый зов друзей. События нарастали. Люди должны быть на местах. Не понимали ее молчания. Тревожились.

«Ехать, ехать. Скорее бы к ним… На дело, на работу…» Что бы ни было в письме Сени, она уедет. Пусть лучше не приезжает. Тогда она уедет уже завтра.

Наташа вскрыла письмо Семена Семеновича с тайной надеждой найти отказ.

Письмо Семена Семеновича, написанное тотчас после ее отъезда, было неожиданно ласковое, прочувствованное. Полное самообвинений, уверений в том, что без нее он жить не может. «Твои упрекающие глаза меня преследуют… Я себя чувствую палачом, преступником, а между тем ты и не знаешь, как ты мне дорога. Больше, чем могу сказать, больше, чем могу это выразить… Холодно, пусто без тебя, Наташа, точно солнце закатилось».

В другое время такое письмо Сени заставило бы сердце Наташи забиться сладкой радостью. И, закрыв лицо ладонями, она еще и еще переживала бы его «признания»… Когда-то от таких писем Наташа боялась умереть, задохнуться от счастья.

Сейчас она улыбнулась снисходительно, немного горько.

«Поздно. Слишком поздно шевельнулось чувство».