Свобода, власть и собственность

«поскольку все мы работаем на государство, у всех психология чиновников — у писателей, состоящих членами ССП, ученых, работающих в государственных институтах, в такой же степени, как у чиновников КГБ или МВД»,

(стр. 16. Выделено здесь и далее мною — В.Б.)

«Отсюда многие явные и неявные протесты в СССР принимают характер недовольства младшего клерка тем, как к нему относится старший»,

(там же).

3. Народ.

«Русскому народу, в силу ли его исторических традиций или чего-либо еще (?!) почти совершенно непонятна идея самоуправления, равного для всех закона и личной свободы — и связанной с этим ответственности. Даже в идее прагматической свободы средний русский человек увидит не возможность для себя хорошо устроиться в жизни, а опасность, что какой-то ловкий человек хорошо устроится за его счет. Само слово „свобода“ понимается большинством народа как синоним слова „беспорядок“, как возможность безнаказанного свершения каких-то антиобщественных и опасных поступков».

«Что личность сама по себе представляет какую-то ценность — это дико для народного сознания»,

(стр. 30–31).

Понятие «справедливости» на практике оборачивается желанием, «чтобы никому не было лучше, чем мне».

«Наконец, для народа характерно преклонение перед силой. И ко всему еще советский народ представляет собой малокультурную и социально дезориентированную массу».

«„Пролетаризация“ деревни, считает Амальрик, породила „странный класс“ — не крестьян и не рабочих. В свою очередь среди рабочих масса вчерашних крестьян, а в „среднем классе“ — вчерашних крестьян и рабочих».

«Кем осознает себя эта масса и чего она хочет,

никому, я думаю, неизвестно».

«Люди, попав в новую среду и условия, становятся одновременно запуганы и агрессивны»,

(стр. 33).

Еще дальше идет Андрей Синявский.

«В сочетании с вороватостью… пьянство сообщает нам босяцкую развязность и ставит среди других народов в подозрительное положение люмпенов. Как только „вековые устои“ и сословная иерархия рухнули и сменились аморфным равенством, эта блатная природа русского человека выперла на поверхность. Мы теперь все блатные… Это дает нам бесспорные преимущества по сравнению с Западом и в то же время накладывает на жизнь и устремления нации печать непостоянства, легкомысленной безответственности. Мы способны прикарманить Европу или запустить в нее интересной ересью, но создать культуру мы просто не в состоянии. От нас, как от вора, как от пропойцы, можно ждать чего угодно».

(«Мысли врасплох», стр. 41–42. Мюнхен).

Григорий Померанц утверждает, что народа вообще уже не стало, особенно как питающей культуру почвы и хранителя национальных традиций. («Люди воздуха»).

Солженицын соглашается с Померанцем, но обвиняет в этом интеллигенцию (на которую уповает Померанц), осуществляющую, мол, по указанию властей духовное уничтожение народа, отнимая у него религию, национальный дух, отравляя ложью коммунизма и т. д. («Образованщина»).