Свобода выбора фатальна

Брагин вспоминая концовку «Фаталиста» и «Демона», вновь поразился, как когда-то с Лерой, тому, как из-за спиральной композиции временная последовательность рассказов оказывается как бы размытой, исчезающей в тумане или колодце времени в предутренней дымке. Все рассказы и события наплывают и исчезают… Вот и их чудный побег с Лерой за Лермонтовским «Фаталистом» можно было бы вписать в старые или видоизмененные композиции «Героя», вот и образ ушедшей Леры уже размывается во времени, а образ возлюбленного ее, хоть и реален пока, хоть и наплывает в яви, но скоро тоже размоется в неяви и небытии, скроется за черным крылом покинувшего его печального Демона… Брагин вспомнил Леру, присевшего когда-то давным-давно к его изголовью печального Демона с мокрыми от слез глазами, плачущего над его судьбой, и сам горько беззвучно заплакал, обхватив голову руками. Некому уже много лет плакать над ним, над его разбитой никчемной судьбой, никому он не нужен. Он вдруг явственно понял, что мать Леры из жизнелюбов и правдолюбов, переживет его – и, слава Богу! А он скоро, безумно скоро, чуя свою ненужность и неприкаянность, не в силах осуществить то, для чего он был создан, для чего пришел на этот свет, уйдет отсюда, из этого жестокого мира. Из мира, где так легко отбираются неизвестно кем и за что любовь, талант, чудо творчества как любви, любви как творчества (или всё же зацепится за неистребимое желание сделать ещё хоть что-то?). Уйдет туда, где его давно и неутешно ждёт его несчастная любимая, гениальная возлюбленная юница Лера, далеко-далеко у синеющей бездны житейского синего тёплого моря, почему-то забирающего без всякой жалости жизни и судьбы любящих и любимых…

Можно хоть через мгновение – через месяц, год, два-три года исчезнуть и раствориться в колодце времени, грохнуться о дно колодца, ничего по себе не оставив… А можно, забыв про фатальное невезение в дремучей жизни, постараться в последний раз в своей судьбе переключиться, отринув многое, почти всё, связанное с внешним давлением судьбы, наносные демонические прихоти и каверзы… Не «хоть что-то успеть сделать», а нечто удивительное свободным и независимым от давящих обстоятельств… Переключиться, не чувствуя ограничений внешних и внутренних, выбирая свободно, а не фатально, упираясь в обозначившееся опасное предопределение…

«А переключиться и преобразиться можно только с верой и надеждой на светлое будущее или, в конце концов, с надеждой на свет в окошке… на свет в конце тоннеля… когда надежда не умирает… потому что надежда умирает последней…» Брагин так думал, приводя свои мысли в порядок после посещения Евдокии Филипповны, когда он сам сформулировал для себя проблематику последней неумирающей надежды: как жить после Демона и Фаталиста, после закончившихся даже в его нетривиальном воображении игр в Печорина: умер Печорин, умер демонический дух Печорина.

А надежду на своё преображение в новой жизни после Демона и Фаталиста надо спасать. Как надо было спасать и свою дочь Надежду, после того как его сыну, соавтору по многим экономическим и техноэкономическим научным трудам инфернальные силы «пробили голову», лишив свежести и взрывной интеллектуальной мощи. Нет, многажды нет на сына надежды никакой, ни первой, ни последней, соскочил с катушек кандидат экономических наук, старший научный сотрудник, носящий его фамилию Брагин-младший и имеющий отчество, совпадающее с именем Брагина-старшего. А Надежду Брагину надо спасать, чтобы дочь дала надежду в жизни своему отцу…

Брагин в этот день за традиционным вечерним чаем с дочерью неожиданно вспомнил о том, что они с Наташей в первые годы супружества, будучи аспирантами, много спорили на тему, почему Пастернак посвятил книгу «Сестра моя – Жизнь» Лермонтову. Формально посвящается Лермонтову стихотворение «Памяти Демона» с предисловием австрийского поэта-романтика Николауса Ленау на немецком языке: «Бушует лес, по небу пролетают грозовые тучи, тогда в движении бури мне видятся твои девичьи черты», а Наташа стояла на своём: вся книга посвящена Лермонтову.

– К чему ты завёл речь о стихах Пастернака и Ленау, папа? – Вспыхнула девичьим румянцем Надя. – Я знаю, что мама любила стихи Ленау, занималась его творчеством…

– Я это к тому, что ты очень похожа на маму, а в порыве бури мне часто видятся девичьи черты и твои, и Наташи… Если бы ты только знала, как я хотел, чтобы у нас с твоей мамой родилась дочка…

– Почему дочка?

– Потому что девочки более эмоциональны и чувствительны, распахнуты новизне и страстям душой и сердцем больше, чем мальчишки. Поверь мне на слово, Наденька. – Брагин немного помолчал, поглядел многозначительно на дочь и спросил. – Ты продолжаешь писать стихи или времени на них не хватает ни времени, ни чувств, ни эмоций, ни вдохновения?..