Свое время

Я не могу туда войти. Ни за что. Пускай буду сколько угодно твердить себе вслед за Игаром, что в плебс-квартале (или как они его сами называют? — опять забыла, Игар постоянно забывает тоже) не бывает хроноконфликтов, и личного пространства, как и хроноса, нет ни у кого, вообще, по определению, и каждый человек может войти в любой дом (ага, это называется «дом» — не дом в нашем, настоящем понимании, а просто здание) и взять все, что ему нужно, так принято, они всегда так живут. Но я не могу. Чужое личное пространство — табу, я знала это всю жизнь, это глубокое, на подкорке, знание сильнее меня… и потом, там же могут быть люди!!!

Игар смотрит, прищурившись. И вдруг берет меня за руку:

— Пойдем.

Он уже привык, освоил беззастенчивое и беспроигрышное «пойдем» — без нужды в согласии, да и вовсе в ответе, в комплекте с резким властным движением, тянущим за собой. Сопротивляться бессмысленно, да мне и не хватает ни решимости, ни силы. Не успеваю подхватить юбку, спотыкаюсь на каменных выступах, ведущих вверх.

— Ступеньки, — говорит Игар. — Под ноги смотри.

Я смотрю под ноги. Вижу полустертый узор коврового покрытия, поворот, голый порог. Только туда, вниз, потому что если поднять глаза — напорешься, как на множество заостренных игл или лазерных лучей, на чужие взгляды. Их много, они со всех сторон, я ощущаю их болезненно, словно исколотой кожей, и это моя последняя хрупкая защита: не смотреть.

— Всем привет, — говорит Игар, и в голосе его дрожь, неумело маскируемая звонким вызовом.

Ему не отвечают, и от этого становится еще страшнее.

— А где у вас тут можно?..

Не надо. В туалет я уже не хочу. Я хочу только бежать отсюда, но Игар держит крепко, его пальцы впиваются в запястье все сильнее, до боли, до онемения; он сам не ощущает отчаянной силы своего пожатия, он боится, боится еще сильнее меня.

— Садись, — бросает чей-то равнодушный голос. — И ты, дочка, садись.

Игар не трогается с места. Последнюю свою решимость, отпущенный ему на сегодня запас он истратил на то, чтобы втащить меня по ступенькам в дом, преодолевая пассивное, но все же сопротивление, справиться силой с моим страхом, временно выпустив из под контроля свой. Надеяться на Игара, как я продолжала, не отдавая себе в этом отчет, до сих пор — до сих пор! — больше нельзя.

Я поднимаю голову и смотрю.

Они сидят за овальной обеденной платой, гротескно огромной, забросанной как попало чем-то неопрятным, остро пахнущим, съедобным. Я голодна, боже мой, как я хочу есть; внезапным спазмом перехватывает живот, я блокирую боль, прижав ее ладонью, вырванной из Игаровой руки. Все эти люди — сколько их: десяток, полтора, два?! не знаю, они сидят вплотную, соприкасаются, сливаясь в одно, безличностное, безликое — зачерпывают, откусывают, жуют, запивают, прямо вот так, друг у друга и у нас на глазах!

Еда — самый интимный из физиологических процессов человека. В любви участвуют двое, но пищу-то ты поглощаешь один, и делать это на глазах у всех — все равно что… Все-таки очень хочу в туалет.

— Я сейчас, — шепчу Игару.

Убегаю в боковую дверь раньше, чем он успевает что-то сказать.

Нужный мне узел я нахожу за первым же поворотом, по наитию, сразу; туалеты здесь нормальные, на одного, и закрываются изнутри, и это помогает справиться с паникой. Выхожу. На стене напротив большое зеркало, я в нем перепуганная и очень красивая, даже смешно. На пластиковом прямоугольнике у пояса, как они его назвали? бейджик? — написано: Ирма Онтари. Ирма Онтари — это я. А тут всего лишь Всеобщее пространство, не больше, не страшнее. Вообразить, что на мне по-прежнему хронос, непроницаемый, невидимый, полностью прозрачный. Взбиваю изнутри волосы, свободные, пушистые. Я уже почти не боюсь, Игар, а ты?..

Поворачиваюсь перед зеркалом, пытаясь рассмотреть свою узкую спину, затем прикусываю губу — и возвращаюсь.

Не вижу Игара — и снова чуть было не проваливаюсь в панику; но успеваю увидеть. Он сидит среди них, за общей платой-переростком, в кольце людей и еды. Улыбается и делает мне призывный, будто подгребающий знак рукой. У него каменная улыбка на лице.

Я улыбаюсь тоже. Подхожу ближе. Игар сидит по ту сторону платы, недостижимый, как соседние миры во Всеобщем пространстве. Он стиснут с обеих сторон так плотно, что, кажется, не только поминутно соприкасается с соседями руками, но и врастает в них всем телом по линиям бедер и плеч.

— Садись за стол, сестренка, — говорит кто-то. Не Игар.

Игар жует. Потом запивает из длинной высокой кружки. Это выглядит не так омерзительно, как, по идее, должно было быть.

А люди за столом (запоминаю слово), оказывается, сидят неравномерно, где-то гуще, а кое-где и посвободнее, я замечаю слева участок, где пустуют сразу три места и, решившись, направляюсь туда. Занимаю то, что посередине и, счастливая удачным маневром, осматриваюсь по сторонам.