Своеволие философии

В платонизме сущее остается без сущности. И единственный выход из создавшегося положения Аристотель видит в радикальном отказе от области эйдетических знаков. «Говорить же, что они (эйдосы. – А.Н.) образцы и что все остальное им причастно, – значит пустословить и говорить поэтическими иносказаниями. В самом деле <…> можно и быть, и становиться [сходным], с чем угодно, не подражая образцу <…> следует, по-видимому, считать невозможным, чтобы отдельно друг от друга существовали сущность и то, сущность чего она есть; как могут поэтому идеи, если они сущности вещей, существовать отдельно от них?»

314. Этим вопросом заканчивается теоретическая разборка с учителем, – Аристотель формулирует свое видение вещей. Сущность сущего находится в обязательном присутствии самой этой сущности. Она не может стать различной с данностью, где обнаруживается фактичность наличия сущего. И теперь, если платоновские эйдосы отменяются как избыточная данность, мешающая проявиться фактичности сущего, то сущность Аристотеля есть то видимое данное или данное видимое, которое превращается в знак своего существования, означивает свои границы и провозглашает немыслимость сущего вне этих границ.

В Бытии и времени

Хайдеггер пишет: «Смысл есть экзистенциал присутствия, не свойство, которое присуще сущему, располагается “за” ним или где-то парит как “междуцарствие”. Смысл “имеет” лишь присутствие, насколько разомкнутость бытия-в-мире “заполнима” открываемым в ней сущим»315 В этих словах нет двусмысленности. Вне присутствия смысл не существует; сущее, которое по определению не находится в присутствии, смысла не имеет, оно оказывается бессмысленным, как отсутствие или пустота, овладевающие нашим сознанием исключительно при помощи концептов. Так, сущее становится функцией от присутствия. В нем нет ничего своего, ничего того, что принадлежит самой природе сущего, за исключением, быть может, абстрактной идеи некой сущности. Но смысл рождается не из нее, а из отмены этой идеи в данности, где происходит столкновение несуществующего сущего с тем, как мы его определяем. Мы, – никто другой. Еще одно пояснение Хайдеггера: «

лишь присутствие может поэтому быть осмысленно или бессмысленно»316

. Вопрос, однако, остается: откуда приходит смысл и каким образом он дается, если именно смыслом конституируется само присутствие? Предварительный ответ: смысл возникает из жертвенного акта, совершаемого сознанием ради обретения присутствия, он рождается тогда, когда мы отменяем наличие смысла в природе сущего и полностью заменяем его присутствием, не имеющим с сущим никакой онтологической связи. Проще говоря, смысл это жертва, приносимая данному.

В очередной раз Dasein занимает особое место: оно занимается распределением смысла по поверхности мира, в котором мы пребываем, мира, часто оказывающегося вне нашего понимания из-за своей недостаточной принадлежности к присутствию, где сосредотачивается суть этого мира. Дорога к смыслу лежит через мирской захват его изначальной данности, через оприходование смысла в здесь-и-сейчас выявленной его природе. Смысл зависит от нашей способности его удержать при себе, он является нашей собственностью. Присутствие дает нам шанс выстоять перед бессмыслицей мира, куда мы изначально заброшены вместе с нашим бытием, которое мы теряем и о котором мы забываем в ходе истории. Такова, в самом общем виде, хайдеггеровская версия пропажи бытия из присутствия, бытийной драмы, произошедшей по причине людской неосмотрительности и фривольного отношения к бытию, тому бытию, которое уже в эпоху модернизма, как было провозглашено, потеряло свой смысл.