Своеволие философии

Конец пришёл с началом третьего модуса. Третий модус – это такое состояние философии, в котором насаждаемый и внушаемый ею номинализм

поражает её самое, после чего сама она ничуть не отличается от деформированных ею же вещей мира. Философские проблемы, внушает нам Людвиг Витгенштейн, суть болезни языка. Поскольку философия пытается говорить о том, о чём говорить невозможно, она обрекает себя на бессмыслицу. «О чём невозможно говорить, о том следует молчать».

Соответственно: «То, что вообще можно сказать, должно быть сказано ясно»

. (В скобках: это говорит человек, восхищающийся Рильке и Траклем.) Образец бессмыслицы – гегелевская «Феноменология духа». Напротив, образец ясности и осмысленности – предложение: «Мой веник стоит в углу» (Mein Besen steht in der Ecke). Веник – верхняя планка смысла. Если, говоря, мы держались бы веников, в мире было бы больше смысла и меньше вздора. Вроде следующего гегелевского (в несравненном переводе несравненного Густава Густавовича Шпета): «Дух оказывается так беден, что для своего оживления он как будто лишь томится по скудному чувству божественного вообще, как в песчаной пустыне путник – по глотку простой воды. По тому, чем довольствуется дух, можно судить о величине его потери». Нужно просто сопоставить эту галиматью с aere perennius стоящего в углу веника, чтобы хоть как-то представить себе всю степень величины потери духа. Дух здесь не больше, чем flatus vocis, бич воздуха (по смачному сравнению Алкуина), nothing but a word. В этой онтологии мыльных пузырей философ – это тот, кто называет себя, или кого называют, философом, соответственно: художник, кто называет себя, или кого называют, художником, а (судя по всему, уже в самом ближайшем будущем) хирург, кто называет себя, или кого называют, хирургом. И если сегодня уже философом и художником может быть кто попало, то завтра кому попало приспичит быть хирургом, что на деле будет означать: все оперируют всех – до последнего, который (как бы в отместку за логическое глумление над заросшим до ушей расселовским брадобреем) оперирует самого себя. We are the champions. We are the surgeons. Это вовсе не фантазия, а только неотвратимая практика слабоумия. (Заметим в скобках: слабоумия, а не безумия. Безумие – это когда, прежде чем сойти с ума, входят в ум, чтобы было откуда сходить. Слабоумие – это когда пребывают в уме, но настолько слабом и слабо, что не в силах даже сойти с него. Голодная обезьяна бьётся головой о прутья клетки, чтобы достать вожделенный банан, и даже не замечает палку, которую специально подложил ей экспериментатор, рассчитывающий на то, что её сообразительность обернётся ему славой открытия гештальт-психологии.) Скажем для большей ясности: до хирургического самоубийства ещё не дошло, но когда дойдёт (а кто бы сомневался, что дойдёт!), это будет перформансом идиотии, посрамляющим самые кричащие выходки акционистов. Напротив, философское самоубийство в полном разгаре, и на нём можно изучать зрелую и постпубертатную стадию alienatio mentis. В отличие от последовательного первого, здесь убивают не себя, а – для и ради себя

– философию. Прежнюю, вменяемую, единственную. После чего имеют дело с невменяемой, опознать которую как таковую не способны как раз в силу собственной и её невменяемости. Определение философии в эпоху пандемического слабоумия: философия – это такое параноидальное расстройство ума, при котором тот, кто называет себя, или кого называют, философом, генерирует глубокомысленную чушь, философичность которой, в свою очередь, генерируется абсолютной симуляцией её понимания.

4