Своеволие философии

Витгенштейновский аподиктум: «О чём невозможно говорить, о том следует молчать», оказывается на деле бумерангом: звонким щелчком по собственному лбу. Остаётся гадать, как мог прожжённый номиналист проглядеть такое обобщение! Что же это, собственно, такое, о чём невозможно говорить? И кто решает, о чём можно, а о чём нельзя? А главное,

кому можно? Наверное, из всех возможных обобщений наиболее безупречным являтся то, что люди – различны. Можно даже сказать, что степень их человечности (не в моральном, а в фактическом смысле) прямо зависит от того, насколько они различны. Антропологический парадокс: чем различнее, тем человечнее. «Разница между некоторыми людьми бóльшая, чем между некоторыми людьми и животными», говорит Монтень. Лорд Честертон поясняет это с боксёрской прямизной: «У какого-нибудь ломового извозчика органы все по состоянию своему, может быть, ничуть не хуже, чем у Милтона, Локка или Ньютона, но по своему развитию люди эти превосходят его намного больше, чем он свою лошадь». Это нужно понимать буквально

. Всё встало бы на свои места, внеси мы в витгенштейновскую максиму поправку: «О чём возможно говорить Юпитеру, о том следует молчать быку». Нет ни малейшего сомнения в том, что, если кто-нибудь из тех, двенадцать которых образуют дюжину, был бы вдруг перенесён в миры невыразимого поэтов Рильке или Мандельштама, у него отнялся бы язык, прежде чем он успел бы осознать это. Словами гётевского Тассо:

Там, где немеет в муках человек,

Мне дал Господь поведать, как я стражду.

Философы – на последнем издыхании – не вняли предупреждению Витгенштейна. Дотянуться до Юпитера они уже не могли, а вот смириться с бычьей участью никак не хотели. Философы предпочли витгенштейновским «веникам» более солидные, а главное, рентабельные опции дадаизма. По аналогии с современной литературой или музыкой, где можно проговаривать друг за другом любые слова (а слова складывать из каких угодно комбинаций букв) или нажимать на любые клавиши, современная философия есть набор любых понятий в любом раскладе на любой лад. Совсем как у ассасинов в «Генеалогии морали» Ницше: «Ничего истинного, всё позволено!»

Вот один из многочисленных философских образцов, по которому можно бесконечно выпекать публикации, компиляции и диссертации: хайдеггерящий француз и philosophus laureatus Жак Деррида. «Письмо есть выход как выпадение из себя самого в себя смысла: метафора-для-другoго-в-присутствии-другого-здесь-внизу, метафора как возможность присутствия другого здесь внизу, метафора как метафизика, где бытие должно скрывать себя, если хотят появления другого». Читатель, не давший себя оболванить этим птичьим языком, заметит, что слова здесь размещены друг возле друга так, что их можно переставлять как угодно и куда угодно – без того чтобы хоть как-то изменялся симулируемый смысл целого (разве что в лучшую сторону). Можно, скажем, вместо: «метафора как метафизика», написать: «метафизика как метафора», или вместо: «бытие должно скрывать себя, если хотят появления другого» – «другое должно скрывать (вариант: открывать) себя, если хотят появления (вариант: исчезновения) бытия». Деррида, как выразился один его американский подельник (Джон Р. Серль), – это тот, кто может испортить репутацию ерунде (someone who gives bullshit a bad name). Соответственно: перевёрнутым оказалось и правило Витгенштейна. Теперь оно гласило: «То, что вообще можно сказать и чего вообще нельзя сказать, должно быть сказано неясно и непонятно». Помнить: язык дан нам не для того, чтобы мы скрывали мысли, а для того, чтобы мы скрывали отсутствие всяких мыслей. Философия сегодня, как записал в своих «Чёрных тетрадях» Мартин Хайдеггер, это «организованное самоуничтожение мышления» – в иной версии: «организованный страх перед мышлением». Отчаяние Хайдеггера – отчаяние Ивана Карамазова, смотрящегося в зеркало и видящего там Смердякова. Похоже, он так и не понял, насколько велик собственный его вклад в организацию увиденного им самоуничтожения.

5