Свои чужие люди

Дежурство подходило к концу, отсчитывая поминутно свой последний час. Час, растянувшийся для Маринина в вечность, потому как мыслями, телом и желаниями он был уже дома. То, что теперь эта квартира – его дом, он осознал уже вчера, когда вышел утром за ее порог. Уходить не хотелось. Хотелось послать работу подальше, переодеться в домашнее и, поколебавшись совсем чуть, постучаться к Але. Даже если она спит, он разбудит ее, а радоваться наступившему дню они уже будут вместе. Но он, хоть и задержавшись у открытой двери на миг, ушел. На целые сутки.

Он ехал в трамвае, всем существом отвергая маршрутные «Газели». И вспоминал.

…Он стоял на коленях и боялся открыть глаза. Аля в первый миг показалась ему неживой, такой белой выглядела ее кожа в свете луны, пробивавшемся сквозь полупрозрачную штору. Если бы не голос Полякова за спиной, он бы не скоро вышел из охватившего его оцепенения.

Он легко подхватил ее и опустил в кресло, совсем не почувствовав тяжести тела. А потом стал только ждать, когда Поляков наконец замолчит и… уйдет. Он должен был остаться с ней вдвоем, потому что чуть не потерял ее. Он должен сказать, как испугался. Или она сама уже поняла?

Он закрыл за Поляковым дверь на защелку, не сразу отошел от нее, боясь услышать Алин возмущенный протест – вдруг поймет не так? А когда обернулся, не нашел в ее взгляде ничего, кроме ожидания.

Он, наверное, сделал ей больно, потому что она вскрикнула, когда он не мог сдержаться и обнял ее сильнее. Отпустить совсем не смог, только слегка ослабил хватку, заглядывая с вопросом ей в глаза. А она уже расстегивала на нем рубашку.

От ее немного подрагивающих пальцев Маринину стало не по себе. Подумал, что Аля поймет, как ему невмоготу, как плохо без нее, как хочется ощутить всю, торопясь и жадничая. Она вроде помогала ему снять одежду, бестолково дергая за пряжку ремня и зачем-то пытаясь расстегивать остальные пуговицы рубашки. На секунду убрав ее руки, стянул рубаху через голову и сбросил остальное. И замер, поймав ее взгляд. Перед ним стояла красавица и удивленно на него смотрела! Маринин вдруг испугался, разом вспомнив о том, что немолод, о расплывшейся по бокам фигуре и седине. Чувствуя, как наполняется стыдом все его естество, он отвел взгляд и потянулся к рубашке. Он уже отвернулся, чтобы совсем уж не выдать себя, даже успел взять рубашку в руки! Аля не дала ему даже сказать что-то в свое оправдание, с силой притянув его к себе. Она говорила ему слова, которые никак не могли быть правдой: это не про него, это про героев романов так говорят! Но он ей верил! Она говорила про себя такое, чего не могло происходить с ней! И только когда она, тяжело дыша, повернула к нему свое мокрое от слез, счастливо расслабленное лицо, Маринин понял, что все так и было. Это животное, ее муж, с которым она прожила столько лет, унижал ее одним только своим присутствием в постели. Так, оказывается, бывает! И добивал ее каждый день своим присутствием в ее жизни…

Маринин вышел из трамвая на одну остановку раньше, чем было нужно, чтобы зайти в магазин. Он так еще мало узнал про Алю, так мало! И радовался, что может хоть чем-то побаловать ее. «Он мне не разрешал покупать ничего, в чем была мука: от хлеба до торта, – жаловалась она Маринину, вроде бы шутя, но он чутко уловил горечь в ее словах. – А я так люблю тесто! Пироги Катькиной свекрови, торт из магазина, замороженную пиццу, булку с маком «От Палыча», беляш, купленный на улице! И белый хлеб. А Буров не разрешал мне есть ничего этого, чтобы я не растолстела. Говорил – из дома не выпустит, чтобы его не позорила разжиревшая корова. Наверное, так и надо…» – добавила она тихо. Он тогда так разозлился на незнакомого мужика, что сжались кулаки невольно и потемнело на миг в глазах.

Сейчас он купит Але торт. Из воздушного бисквита с легким кремом и прослойкой из свежей вишни или чернослива. Только в этом магазине продается выпечка армянских кулинаров, за которой люди знающие приезжают с другого конца города. Он узнал об этом случайно, все в том же трамвае по дороге домой.

Маринин услышал громкий, что-то выговаривающий голос, еще не открыв полностью входную дверь. Голос был мужской. Потом раздался звук пощечины и вскрик. Он сразу понял, что кричит Аля. Бросив коробку с тортом под вешалку, он в два шага добежал до двери в ее комнату. Он не постучался, некогда было стучать! Просто рванул на себя дверь, вваливаясь вовнутрь. Аля стояла, прислонившись к шкафу спиной, и держалась за щеку. Перед Марининым маячила спина какого-то мужика. Не думая, он схватил того за плечо, развернул его к себе лицом и, вложив в удар всю злость, двинул кулаком в челюсть.

– Витя, не нужно! – Она кинулась к нему, повисая на его руке, уже занесенной для второго удара. И хотя не в правилах Маринина было бить лежачего, он готов был забыть об этом: каким-то чувством он догадался, что на полу сейчас корчится не вор, забравшийся в квартиру, а бывший муж Али, полковник Буров, прости, Господи, его черную душу.