Своё никому не отдам

Слухи о том, что Ендрик оказался не по зубам эскадре из трёх линейных кораблей, имели серьёзные последствия. Во-первых, в порт начали заглядывать иностранные суда. Больших сделок не происходило и крупных партий товара с острова не увозили, но торговля оживилась. Во-вторых, стали прибывать беженцы из других рысских земель, сильно пострадавших от войны. Благо, запасы зерна всё ещё имелись, а развезти по путевым кордонам новых едоков и прокорм для них оказалось не особенно трудно. Размещали семьи по рабочим казармам и неподалеку, выделяли земли под будущие пашни. Голова шла кругом от хлопот с обеспечением этих людей инвентарём, тяглом, семенами. Прижимистые купцы и запасливые крестьяне всё ещё без опаски брали в уплату долговые расписки, но уже как-то привычно, не особенно даже обсуждая степень доверия к этим бумажкам.

Сборы и пошлины дьяки ими принимали, да и ладно. Если даже какой торговец не возьмёт их в уплату за товар, то всяко уйдут они по своей цене. Оттого, видно, вместо злата или серебра эти знаки финансовой несостоятельности царевича использовали вместо денег без особых возражений при любых сделках. Ну а то, что вместо монет в казну поступали эти же самые клочки с оттиском печальной печати — а что делать? Зато весной засеяли большие площади, чем в мирные годы, и работников прибыло за счёт беженцев, стало быть, и оброк соберётся обильней.

Что Гришу сильно заботило, так это то, что пороха с Ендрика увозили много, а вот платить за него батюшка не спешил. Наверное, затруднялся он с деньгами, потому что на войну средств требуется много. Но, если все расписки за поставленное в войска зелье пересчитать на деньги, то задолженность перед населением гасилась легко, и избыток оставался изрядный. Однако совершится ли эта оплата хоть когда-нибудь, никто уверенно сказать не мог. Кошки скребли на душе от понимания, что получается нечто вроде обмана.

Зато пушечка пятидесятимиллиметровая к концу весны уже уверенно стреляла. Затвор для неё пришлось дольше подгонять и уже на этот раз действительно делать клином, а то отламывающийся быстро начинал пропускать газы вместе с дымом во все стороны. Ствол опять отковали из стали, для чего одновременно восемь лучших молотобойцев разом трудились над метровой поковкой, и чистовая сверловка заняла неделю, после чего ещё столько же времени ушло на полировку. В свинцовый снаряд сразу залили чугунное ядрышко, да и в сам сплав, что шёл на оболочку, меди добавили десятую часть, для твёрдости и чтобы скользило лучше. Сосновой древесины это орудие пробивало в аккурат полметра, если не издали палить. Ну а потом пошла доводка, таблицы стрельбы, прицел, возня с лафетом — не выдерживал отдачу тележный передок. Пришлось его сразу сооружать массивным и прочным.

Гриша не на шутку терзался, делать ли в стволе нарезы. С ними прицельность лучше на больших дистанциях, зато картечью стрелять нехорошо. Однако завершилась эта история неожиданно. Тот купец, что на бывшем трофейном тендере курсировал между ближними островами, пушку эту купил и на корму своего кораблика пристроил так, чтобы она вращалась от борта до борта. Очень ему удобно так отстреливаться, когда удирает от чурсайцев или от сельджукской галеры. Так и осталась она гладкоствольной. Дальнейшая судьба этого детища Гришу не особенно волновала. Главного он добился — убедился, что и таким калибром можно проводить частую пальбу, хотя и не так шибко, как из первого образчика — ну никак тут барабан не прилаживался, так что пеналы для снарядов применяли одноместные, и всякий надо было к каморе приставлять руками. А уж загонять потом до места приходилось другому, так что вместе с наводчиком получалось три человека обслуги, а не два.

Потом, ходили слухи, что на пушкарском дворе такие орудия заказывали и другие негоцианты, и с флотских галер капитаны по одной штуке устанавливали на носу и корме. Наталья прицелы для них делала и на счёт поворотных палубных станков тоже к ней обращались советоваться. Царевич только отметил, что дьяк мытной службы стал в казну немалые деньги приносить, взятые с торговли и самими этими пушками, и снарядами к ним, и даже деревянными пеналами, в которых эти боеприпасы подносились и откуда заталкивались они в ствол. Вот, кажется, простая высверленная деревяшка, а оказались в ней какие-то хитрости, вникать в которые ему откровенно некогда — опять великая стройка идёт на Ендрике. Дорога брусовая по северному берегу уже делается помаленьку. Думал ли он раньше, что править тихим захолустным островом, это настолько хлопотно.

Тот же Филипп Викторович, которого чертознаем за глаза зовут, не раз сам приходил и (наглец, конечно, что уж греха таить) нелицеприятно требовал денег на устройство школы. Неудобно ему, видишь ли, что так мало людей обучено письму. А оттого даже на санитаров почти никого обучить невозможно, потому, что они ничего записать неспособны. Нормальный-то губернатор-наместник-воевода этого просителя бы в батоги взять велел, а Гриша не может из-за слабохарктерности своей, мягкости и легковерности.

***