Сволочь

С трудом извлекая обрывки французского из похмельной головы, я поинтересовался:

— Какая… эээ… poisson[15]водится ici[16]?

Смотритель косо глянул на меня.

— De l’Allemagne?[17]— спросил он.

— Oui[18],— ответил я.

— Merde[19],— сказал смотритель.

— Мерда, — сообщил я Сане. — Здесь водится мерда.

— Какая еще мерда?

— А я почем знаю? Ты рыбак, тебе видней.

Мы расставили шезлонги, достали удочки, наживили крючки личинками и забросили их в воду. С поверхности пруда неторопливо поднималась утренняя дымка, полоску за полоской открывая противоположный берег, поросший серебристыми ветлами. Несмотря на ранний час, рыболовов на пруду собралось уже немало. В основном это были местные, эльзасцы, вполголоса переговаривавшиеся на причудливом франко-немецком наречии.

— Разве на рыбалке положено разговаривать? — удивленно спросил я у Сани.

— Не положено, — сурово ответил Саня. — Наверно, в Эльзасе рыба глухая. На рыбалке, вообще-то, положено пить. Кто-нибудь взял с собой выпить? — обратился он к остальным.

Кто-то достал из рюкзака бутылку виски и пустил по кругу. Рыбачить стало веселей, хотя рыба клевать не спешила. Во всяком случае, наша рыба. Зато стоявший по правую руку от нас старик-эльзасец с завидным и несколько раздражающим постоянством вытаскивал рыбину за рыбиной. Я решил проявить уважение к его мастерству, и когда он вытащил очередной трофей, дружелюбно ему улыбнулся, одобрительно поцокал языком и, указав на рыбу, с видом знатока произнес:

— Merde.

Эльзасец с изумлением посмотрел на меня.

— Bonne merde[20],— продолжал нахваливать я.

Эльзасец остался недоволен моей похвалой. Он бросил на меня свирепый взгляд, пробормотал что-то себе под нос и забросил удочку по новой.

— Ты чего к нему привязался? — поинтересовался Саня.

— Решил похвалить его мерду. Отменная мерда.

— Это не мерда, — сказал Саня, — это форель. А смотритель здешний, по-моему, сволочь и провокатор. Мой тебе совет — не заговаривай ни с кем.

— Ты тоже.

— А я-то чего?

— А ты налево посмотри.

По левую руку от нас, словно соткавшись из воздуха, возникла юная француженка — стройная, с темно-каштановыми волосами и большими серо-голубыми глазами. Легкими, изящными движениями она установила шезлонг, наживила приманку и забросила удочку в воду. Саня оцепенело уставился на нее.

— Я в ужасе, — сказал он. — Что здесь делает эта мадам с удочкой?

— Это мадемуазель.

— В корне меняет дело. Что здесь делает эта мадемуазель с удочкой?

— Боюсь ошибиться, но, полагаю, ловит рыбу.

Саня некоторое время молча наблюдал за француженкой. Затем, не отводя от нее взгляда, обратился ко мне:

— Спроси, не хочет ли она выпить.

— Ты ж мне советовал ни с кем не заговаривать.

— Мало ли чего я советовал… Будь человеком, спроси.

— Мадемуазель, — окликнул я девушку, подняв руку с бутылкой виски, — хотите выпить?

Та посмотрела на меня, на бутылку, улыбнулась и покачала головой.

— Она не хочет выпить, — сообщил я Сане.

— Ты изумительный переводчик, — сказал Саня. — Дай-ка мне бутылку.

— Зачем?

— Пойду сам предложу.

— Ты же ни слова не знаешь по-французски!

— Зато она знает. Мне этого достаточно.

Саня забрал у меня бутылку и направился к юной француженке. Я, естественно, не мог слышать, о чем они там переговариваются, каждый на своем языке, но взгляды обоих в любом случае были красноречивее слов. Наконец, девушка взяла из Саниных рук бутылку с виски, сделала небольшой глоток и вернула обратно. Саня хлебнул свою порцию, подошел к нам и протянул мне бутылку.

— Мы пойдем прогуляемся вокруг пруда, — сообщил он. — Дай сигарет на дорожку.

— Собираешься ее окуривать? — спросил я, протягивая пачку.

— Собираюсь после закурить, — ответил Саня. — Присматривай за моей удочкой. Если что-нибудь поймаешь, можешь записать улов на свой счет.

— Смотри, как бы ты на свою чего-нибудь не поймал, — огрызнулся я, рассерженный его нахальной щедростью.

— Не поймаю, — успокоил Саня. — У меня есть с собой. Как говорит мой папа-врач, гонорея любит отважных, а геморрой — осторожных.

Саня отсутствовал часа два. За это время ни одному из нас так и не удалось ничего выловить, зато бутылка с виски почти опустела, так что лица у нас были вполне довольные. Впрочем, их довольство не шло ни в какое сравнение с выражением нечеловеческого блаженства, крупным шрифтом оттиснутым на лице вернувшегося Сани. Он галантно усадил в шезлонг свою француженку, поцеловал ее в щеку и направился к нам.

— Ну, как рыбалка? — рассеянно поинтересовался он.

— Никак, — ответил я. — А у тебя?

— Бестактный вопрос.

— Как ее хоть зовут?

— Откуда я знаю, как ее зовут. Я не занимаюсь переписью населения… Клюет! — неожиданно крикнул Саня.

— Что?

— На твою-мою удочку клюет!

Я поспешно схватил Санину удочку и принялся сматывать лесу на катушку. Из воды выскочил крючок, на котором трепыхалась небольшая, сантиметров пятнадцать длиной, рыбешка.

— Форель, — сказал Саня. — Как и уговаривались, она — твоя.

Я не слышал его, осчастливленный первым уловом. Бережно придерживая рыбу ладонью, я поднес ее к лицу. От форели пахло тиной и водорослями.

— Эй! — окликнул я рыбачившего справа старика-эльзасца.